Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Он взглянул на Иргаша прямо и просто, без малей­шего удивления, точно знал, что Иргаш придёт. Старик молчал и ждал.

— Здоровья вам! — пробормотал Иргаш. Он опустил голову и смотрел на босые ноги старика, черные, загру­бевшие ноги дехканина, ноги, твёрдо стоявшие на земле.

На приветствие старик не ответил. Он смотрел с окаменевшим лицом через плечо Иргаша куда-то вдаль и молчал. Проследя его взгляд, Иргаш увидел, что Ша­кир Сами смотрит на приближающегося всадника. Что-то знакомое было в его облике.

— Здесь моя жена Дильаром? — закричал Иргаш и ринулся вперед.

Он увидел Дильаром, стоявшую в глубине двора, но только на какое-то мгновение. Дико вскрикнув, молодая женщина метнулась и исчезла в тёмном провале двери михманханы.

Старик молча преградил Иргашу дорогу.

— Я пришел за ней. Она пойдет за мной!

Почти не шевеля губами, Шакир Сами сказал глухо и тихо:

— Уйди!

Тут безумная догадка мелькнула в голове Иргаша: а вдруг он так изменился, что Шакир Сами не узнал его.

— Дедушка, это я, Иргаш.

Всё так же глухо, но ещё тише, чеканя слова, Шакир Сами заговорил:

— Был когда-то такой Иргаш. Отцеубийца. Он погубил моего сына и своего отца. И я сказал: «Братья, сыновья, внуки! Кто брат мне, кто сын, кто внук, — тот пойдёт, найдет человека по имени Иргаш-отцеубийца, тот убьёт его... и пусть нацедит его крови в чашку и при­несёт мне, чтобы я смог выпить её».

Он смолк. И вдруг воскликнул громко, чтоб слы­шала вся улица:

— И тогда замкнется круг крови. Я дал свою кровь, чтобы породить сына своего Файзи, а Файзи дал кровь и породил тебя, Иргаш-отцеубийца. Да вернется кровь его ко мне!

Калитка захлопнулась, и засов загремел.

Пошатываясь, Иргаш все еще смотрел на трепещу­щие и дребезжавшие доски ворот. Обрывки мыслей кру-ились в его мозгу. Он безмолвно открывал и закрывал от, но ничего не мог произнести, кроме сдавленных всхлипов.

За спиной он услышал шум, похожий на ропот. Иргаш стремительно обернулся.

На него смотрело много пар глаз, мрачно, презри­тельно. Курусайцы толпились на краю улицы. С коня слезал Юнус.

— Откуда он взялся? — пробормотал Иргаш. Вытащив дрожащей рукой из-за пазухи маузер, он стоял, покачиваясь на обмякших ногах, и угрожающе скалил зубы.

— Подойдите... кто... хочет...

Шагнул вперед и подошел Юнус. Глядя прямо в гла­за Иргашу, он всё так же неторопливо взял у него из руки оружие.

— Так вот где я тебя нашёл.

Иргаш с рычанием опустился на землю и, упершись головой в доски ворот, остался так лежать...

Любви не было бы в мире, если бы не было красивого лица.

И если бы не цвела роза, не пел бы соловей в ветвях.

Саади

— Вперёд!

В сияющем воздухе мелькнула чёрная фигура, метеором промчалась в небе так быстро, что за ней не удалось проследить глазами.

— Что это? — Гриневич соскочил с коня и, прыгая по камням, подбежал к краю скалы и заглянул вниз.

В то же мгновение над голевой прозвучал крик, сквозь цветную радугу, перекинувшуюся над щелью, мелькнуло что-то тёмное, и Гриневич успел только заметить обнажённую фигуру, скользнувшую в бешено мечу­щуюся пучину. В мозгу запечатлелся человек, точно вылепленный из красноватого камня на ослепляющем фоне сверкающей пены. Река ревела, сжатая утёсами-гигантами, мокрыми от брызг, взметнувшихся резко вверх.

— Вниз скорее, — подбежал к конникам Гриневич, — там человек упал.

Он одним прыжком оказался в седле и, невзирая на опасность, помчался по головоломной тропинке, полага­ясь на стальные мускулы коня и ловкость его стройных ног. Через минуту всадник с конем уже съехали, вернее скатились, в лавине песка и щебенки на зелёную луго­вину. Понадобилось несколь-ко мгновений, чтобы подска­кать к берегу широко раскинувшегося плёса реки.

Только здесь осадив коня, Гриневич начал всматри­ваться. Налево поднимались к небу исполинские красно­го гранита скалы, с которых только что он спустился столь стремительно, рискуя сломать шею себе и своему коню. Ска-лы перегораживали гигантской природной плотиной долину. Сквозь неё, через узкое ущелье, шири­ной не более двадцати-двадцати пяти саженей, вырыва­лась, словно из жёрла туннеля, блистающей могучей струей вся огромная река в золотом ореоле мельчайших брызг, в которых дрожала, переливаясь, радуга. С неслыханной силой мчался освобождённый из теснины поток и, оказавшись на просторе, вдруг смирялся; вспрыгнув затем несколькими крутыми, всё сокращаю­щимися волнами, он разливался на две-три версты в тихое прозрачное озеро, в котором отражались фиолето­вые с белыми маковками вершины горного хребта...