По правде говоря, и в голосе капитана Гриффитса не было должной суровости. Всякий, заглянувший в его близко посаженные глаза, заметил бы в их глубине потаенную радость. Да, со службой покончено, она растаяла, как клубы табачного дыма, но никто на свете не знает, какой семафор он еще может передать. Старательно скрывая свои подлинные чувства, Гриффитс с неожиданной для него учтивостью пригласил своих пассажиров, старшего офицера, вахтенных начальника и мичмана отобедать у него пополудни.
— Удивительное дело — наблюдать, как радуются моряки, радуются благам мира, — обратился к капеллану Хейку Стивен Мэтьюрин. Обратился просто так, чтобы не быть невежливым.
— Пусть порадуются. Все ж таки блага мира. Ну как же иначе, — отвечал капеллан, у которого не было ни пенсии, ни накоплений; он твердо знал, что, едва «Чаруэлл» придет в Портсмут, его спишут. Отец Хейк не спеша вышел из кают-компании и, оставив капитана Обри с доктором Мэтьюрином одних, в молчаливом раздумье принялся мерить шагами шканцы.
— А я-то думал, что он обрадуется, — заметил Стивен Мэтьюрин.
— Странный вы человек, Стивен, — произнес Джек Обри, с приязнью посмотрев на него. — Вы уже столько времени плаваете, и, кроме того, никто не посмел бы назвать вас глупцом, но о жизни моряка вы знаете не больше неродившегося младенца. Неужели вы не заметили, какими мрачными были Куорлз и Роджерс, да и все остальные? Для нас самая большая опасность во время войны — это опасность заключения мира!
— А я приписал общую подавленность тревожной ночи — длительное напряжение, недостаток сна. Хотя не скажу, чтобы кто-то боялся драки. Кстати, капитан Гриффитс был в превосходном настроении.
— Да неужто? — Джек зло прищурился. — Отчего же не повеселиться капитану первого ранга? Он получает свои десять шиллингов в сутки, и, если кто-нибудь из стариков отдаст концы или пойдет на повышение, капитан может занять их место в табели о рангах. Гриффитс уже в годах — ему лет сорок, если не больше, но, если ему повезет, он умрет адмиралом. Речь не о нем. Мне жаль других — лейтенантов, которые будут сидеть на половинном жалованье и едва ли смогут получить в командование корабль, не говоря о повышении. А что сказать о несчастных гардемаринах, которые теперь уже никогда не получат офицерского патента? И, разумеется, даже половинного жалованья. Им остается поступить на флот к торгашам или чистить господам сапоги перед Сент-Джеймским парком. Вы не слышали старую песню? Я напою вам куплет. — Промурлыкав мелодию, капитан Обри негромко запел:
Джек сказал: «Это радость, не горе:
Мир наступит на суше и в море.
Я натягивать буду не пушку,
А свою пышнотелую душку!»
Осерчал адмирал:
«Я на мир этот клал!»
Капитан заскулил:
«Белый свет мне не мил!»
Лейтенантик изгрыз треуголку:
«Коли мир, значит, зубы на полку…»
Ну а лекарь сказал: «Я не рвач,
Проживу как базарный циркач».
— Ха-ха, Стивен, это про вас, ха-ха-ха…
Говорит гардемарин:
«Невелик морской мой чин,
У ворот я парка встану,
Сапоги всем чистить стану;
С щеткой, с ваксою сидеть,
На гуляющих глядеть.
Подходите, господа,
Я надраю вам муда».
Мистер Куорлз, услышав знакомый напев, сунул нос в дверь, и у него от возмущения сперло дыхание. Но Джек Обри был гость, к тому же старший офицер — штурман и командир, с эполетом на левом плече, да еще плотного телосложения и высокого роста. Тяжело вздохнув, мистер Куорлз убрался восвояси.
— Надо было петь потише, — произнес Джек Обри и, придвинув стул к столу, негромким голосом продолжал: — Нет, я этих парней жалею. Впрочем, как и себя самого — ведь нет никакой возможности получить корабль при том, что нет противника, с которым можно было бы сражаться. Но мои обстоятельства нельзя даже сравнивать с тем положением, в котором оказались они. Нам повезло с призовыми деньгами, и если бы не эта дурацкая волокита, из-за которой мне не присваивают чин полного капитана, я был бы счастлив эдак с полгода поошиваться на берегу. Заняться охотой. Послушать приличную музыку. Оперу! И не в какой-нибудь дыре, а в Вене! Каково? Что вы на это скажете, Стивен? Хотя, должен признаться, медлительность наших канцелярских крыс выводит меня из себя. Но разве можно сравнить мое положение с положением этих ребят? Не сомневаюсь, что перемирие будет вскорости заключено. — Он взял номер «Таймс», затем вновь пробежал глазами «Лондон Гэзетт», в надежде заметить собственную фамилию, хотя успел прочитать газету трижды. — Вы не кинете мне ту, что лежит на рундуке? — произнес он и швырнул газету на пол. — «Сассекский Курьер».
Читать дальше