Юрий Нагибин - Гардемарины, вперед!

Только один человек в зале сохранял полное спокойствие… Задумчивым взглядом князь Черкасский посмотрел на дверь, в которую скрылся Котов, потом встал, надел камзол, вынул свечу из канделябра и неторопливо стал подниматься по узкой лестнице, ведущей на второй этаж. На втором этаже он прошел по коридору, зашел в открытую дверь спальни и остановился, глядя на лежащего на полу Котова.

Тот медленно приходил в себя. Полный муки взгляд его уставился на горящую свечу, потом он поднялся и только здесь увидел Черкасского.

— Не узнаешь? — тихо спросил князь. — Десять лет прошло.

Лицо Котова приняло дикое выражение, словно он призрака увидел, и вдруг бросился лобызать щегольские туфли.

— Не губите, князь!.. Я теперь наставником состою, при отроках. В навигацкой школе.

— Ничего, отдохнут без тебя молодые души, — Черкасский два раза повернул ключ в замке. — А теперь… молись, Котов, молись…

По опустевшей театральной зале расхаживали трое драгун, один из них ставил на ножки перевернутые кресла.

— Боюсь пожаров, — сказал первый. — От копеечной свечки пол-Москвы сгорело.

— Так не было пожара-то! — сказал второй. — Зюкин, брось порядок наводить. Пошли!

— А где энтот? В черном камзоле?

— А кто его знает?

— Кого арестовывать-то шли? — спросил первый.

— А кто его знает! Явился к нам один, и нашумел: слово, мол, и дело! Пришел сюда, а сам сгинул. Брось ты, Зюкин, кресла! Не наше дело карячиться тут! Пошли!

В залу стремительно вошли Никита и Саша Белов.

— А где актеры? — спросил Саша.

— Разбежалися…

— Куда разбежались? И почему здесь?.. — Саша показал рукой на косо стоящие кресла, брошенные веера, платки.

— Мы пришли на крик, — строго сказал второй драгун. — Спасли «киятр» от пожара. И точка!

Драгуны гуськом вышли из залы. Саша и Никита переглянулись в полном недоумении.

— Может, Алешка все же ко мне пошел? — спросил Никита…

Ночь. Саша и Никита сидели у окна в комнате Никиты. Гаврила сервировал стол на две персоны, всем своим видом являя недовольство.

— Ходят всякие… — ворчал он негромко. — Ночь на дворе, а тут… ужин. Посмотришь — франт-франтом, а тоже любит похарчиться за чужой счет.

За окном стукнула калитка. Друзья насторожились. Никита встал, всматриваясь в темноту.

— Нет, не Алешка… Ветер.

— Какой длинный сегодня день, — сказал Саша, — и сколько событий. Бестужеву арестовали… И Анастасию… — в голосе Саши прозвучала такая боль, что Никита быстро посмотрел на него.

— Ты что?..

— Влюблен… хочешь спросить? — усмехнулся Саша. — Я не влюблен, я сошел с ума. Любить Анастасию все равно, что пылать страстию вон к той звезде… Что с ней будет, Никита?

— Я думаю, что их больше Анна Гавриловна интересует. Анастасия так молода. Но странно. Зачем Бестужевой участвовать в каком-то заговоре? Фамилия Бестужевых в таком почете. Муж Бестужевой — брат самого вице-канцлера!

Друзья сели за стол.

— Алешка бежал, это ясно, — сказал Саше Никита. — Как все нелепо получилось. Боюсь я за него.

— Козла бойся спереди, осла сзади, а тихого Алешу Корсака со всех сторон. Никогда не знаешь, что он выкинет. Паспорт его из школы изъять надо, вот что… А потом переправим его Алешке как-нибудь.

— Куда?

— К Алешкиной матери… в деревню, — сказал Саша и спросил озабоченно, — У тебя деньги есть?

Никита присвистнул и незаметно перешел на речитатив.

— Как сказал поэт: «В кошельке загнездилась паутина». Значит, выход у нас один. Сейчас будет спектакль, — предупредил он Сашу. — Гаврила! Принеси полосканье, горло болит, — и он застонал, схвативши себя за шею.

— Ты болен? — удивился Саша.

— Болезнь нужна, чтобы умилостивить моего камердинера.

Гаврила явился с подносом, на котором стояла колба. Никита пригубил настойку.

— Фу, горечь! Яд! Опять гнилая брюква!?

— Нет, здесь настой из благородных трав, — торжественно пропел Гаврила. — Овощ брюква потребен лишь при подагре.

— Ах дал бы мне калгану на спирту.

— Спирт при вашем телосложении — яд, — вздохнул Гаврила. — Будете пить настойку «манэ эт ноктэ», то есть утром и вечером.

— Мне-то хоть латынь не переводи, эскулап. Латынь для твоего телосложения — яд. — Никита поставил колбу на стол и спросил как бы между прочим. — Гаврила, сколько я тебе должен?

Лицо камердинера посуровело, он перешел на прозу.

— Нет у меня денег. Все на покупку компонентов извел.

— Гаврила, побойся бога. Ты лампадное масло носил в Охотный ряд?