Александр Дюма - Последний платеж

— Он был ревнив? — спросила Гайде. — Что же в этом худого?

— Он был ревнив до нетерпимости, — мягко, с осторожностью ответил Далиар. — Такая ревность недопустима в высшем, придворном кругу… Обладая таким свойством, человек просто-напросто не должен соваться в высший круг.

— Но, видимо, дыма без огня не бывает, — сказала Гайде, — и в этом высшем, по вашему выражению, круге, процветают по меньшей мере фривольность, неуважение к брачным узам, к брачному благополучию?

— Все это довольно устаревшие понятия, — выдерживая свой припахивающий цинизмом тон, ответил Далиар.

Гайде вздохнула почти сокрушенно:

— В ваших словах, месье Далиар, немало убедительности… Возможно в общем-то вы недалеки от истины… Но понял ли, по крайней мере, сам этот злополучный Жорж Дантес, что он натворил, понял ли всю тяжесть своего поступка, всю огромность своей вины перед русским народом? Не могло ли быть так, что он намеренно и обдуманно мстил русскому народу за разгром Наполеона? За позор Франции?

Далиар покачал головой.

— Нет, никоим образом! Во-первых, Жорж не проявлял никаких бонапартистских взглядов, совсем напротив! А во-вторых, он вообще был далек от какой-либо философии. Он был всегда жизнерадостным жуиром, бонвианом, хорошим собутыльником и игроком…

— Вы говорите «был»… Где же он теперь? Он разве не жив? — озабоченно спросил Эдмон.

— О! Такова судьба… по приказу царя, он покинул Россию!

После ухода Далиара Эдмон сказал:

— Он убедил меня только в одном, этот гость: Жорж-Шарль не просто шалопай, а настоящий проходимец! Видно, во-первых, что он продал родину. Затем, во-вторых, продал отца, войдя в сомнительное, плохо пахнущее «усыновление» к какому-то голландскому барону… В-третьих, перепугавшись, он вступил в шкурный брак с сестрой той особы, с которой связывала его молва. В-четвертых, он, выждав время, убил мужа сестры своей жены. Говорят, и тут проявив неблагородство, выстрелил раньше, чем полагалось. Для меня уже ясно — он вполне заслуживает и то, что незаслуженно досталось мне и еще нечто… Такое, что клянусь, сделает его жизнь не по вкусу и Каину…

Во имя присущей Эдмону настойчивости, теперь предстояло разыскать Жоржа Дантеса где-то в других странах. В первую очередь все же вероятно, в Европе… Но где все-таки?

— Милый Эдмон, — подала совет Гайде, — здесь у нас нет друзей, но здесь должны остаться друзья Пушкина.

Слуге Клоду снова было дано поручение, закрепленное несколькими золотыми монетами:

— Разыскать людей, хорошо знавших и еще лучше, друживших с известным русским поэтом.

— Постараюсь это выполнить, граф! — почтительно откланялся Клод, крепко зажав в горсти пять золотых.

Еще день-два ожидания и Клод явился с очередными донесениями. Первым в списке друзей Пушкина стояло имя «Василий Андреевич Жуковский». Это, как оказалось, был тоже довольно известный поэт, без зависти, искренне преданный Пушкину, находившийся при нем до самой кончины.

Но как заполучить такого гостя, как заманить к себе? Какой предлог придумать для такого свидания?

Клод добавил к своему сообщению, что Жуковский тоже большая персона при императорском русском дворе, воспитатель подрастающего наследника престола, кавалер высоких орденов.

— Вряд ли он расположен расхаживать по гостиницам! — задумался Эдмон.

— В таком случае, надо нанести визит ему, — как всегда мудро решила Гайде.

Клод узнал точный адрес выдающегося поэта. И не откладывая в долгий ящик, Эдмон и Гайде в пышной наемной карете с гайдуком на запятках отправились с визитом.

Клод продлил свою услужливость настолько, что даже установил точно, в какие часы поэт Жуковский бывает дома. И действительно, они его застали. Отпечатанная с помощью Вышегорского, визитная карточка уже на русском языке:

Эдмон, граф Монте-Кристо,

Франция

возымела ожидаемое действие, и после очень короткого промежутка времени в солидной приемной, гости были приглашены в кабинет высокопоставленного хозяина.

— Насколько я припоминаю, — добавил он добродушно, пожимая руки гостям, а у Гайде даже церемонно чмокнув ее хрупкие пальчики, — в Средиземном морс есть островок с таким названием. Не из больших, но все же приметный.

Эдмон поклонился:

— Этот островок принадлежит мне, — скромно произнес он.

Поэт ощутимо сменил приветливое добродушие, слегка снисходительное поначалу, на уважительное внимание.