Дарья Плещеева - Слепой секундант

За дверью начался невнятный спор — женский голос налетал и атаковал, мужской прежалостно отбивался. Андрей понял — Маша подслушивала и сейчас хочет объяснить супругу, что убийц жалеть не стоит.

— Маша! — позвал Андрей. — Не уходи, я сейчас выйду, — и он уверенно пошел к двери.

— Андрей Ильич, там точно вымогатель? — спросила Маша.

— Его приспешник, которого для скверных дел употребляли… — тут Андрей усомнился, нужно ли при Венецком пересказывать все Машины неприятности. Он не знал, что Маша наговорила мужу про историю с письмами, и не желал ставить ее в неловкое положение.

— Его нужно спасти, чтобы потом наказать примерно, — твердо сказала Маша. — Ты с ним разбирайся, как знаешь, а я пошлю за доктором.

«Графиня, — подумал Андрей, — истинная графиня. Венецкий за ней не пропадет. И откуда что берется?»

— Мой Тимошка привезет нашего немца, только вели дать лучших лошадей, Машенька.

— Я поняла.

— Это ужасно… — вдруг сказал Венецкий.

— То, что твоя жена из-за подлецов едва не погибла, стало быть, не ужасно? — спросил Андрей. — То, что ее, способную опознать мерзавца, преспокойно бы зарезали, тоже не ужасно?

— Ежели кому угодно оплакивать мерзавца, я мешать не стану, — с этими словами Маша поспешила прочь, призывая Дуняшку.

— Господи, за что? — риторически спросил Венецкий.

Андрей наугад похлопал его по плечу.

— Вспомни Гришу Беклешова, граф, — посоветовал он. — Гриша ведь тоже на совести тех мерзавцев.

— Ну да, ты же был его секундантом…

— Я и теперь его секундант. Ничего не изменилось, Венецкий. Главное было — обозначить истинного противника…

— Как ты думаешь, он доживет до приезда Граве? — помолчав, тихо спросил Венецкий.

— Не знаю. Кровь Из поврежденных жил скапливается внутри, мне про это наши полковые эскулапы объясняли. Солдат бледнеет и умирает, а кровавой лужи нет…

— Он, значит, обречен?

— Черт его разберет! — выкрикнул Андрей. — Ты бы предпочел, чтобы он сбежал?

Раздался топот быстрых ног — примчалась Дуняшка.

— Барыня спрашивает — может, кого вместе с Тимофеем послать? Мало ли что?

— Вот еще укор твоей совести — беглая девка, — сказал Андрей. — Дуняша, не бойся, не выдадим. Если за ней придут — я буду ее защищать, а ты, граф? Скажи барыне, Дуняша, пусть бы с Тимошкой ваш Лука поехал, он малый толковый. Да поскорее!

— Дуняшку я выкуплю, — глядя в пол, ответил Венецкий. — За любые деньги.

— За любые деньги тебе бы хорошо нанять картежного академика, чтобы обыграл старого дурака вчистую, — имея в виду Беклешова-старшего, заметил Андрей. — И выиграл у него все имущество, включая жену. И векселей бы у него набрал. Иначе этот тесть наделает тебе бед. А так — поселишь в скромной комнатке подальше от себя и каждый день будешь присылать ему обед. Иначе с ним не справиться.

— Ох, еще и это…

— И мне нужен рисовальщик. Вот, — Андрей достал из просторного кармана альбомный лист. — Что тут?

— Девица, причесанная, как моя тетка Коновницына. Она все никак от старой моды не отстанет.

— Так есть рисовальщик?

— Есть. Его для меня нанимали, учил рисовать гипсовый нос какого-то Аполлона и завитушки Зевесовой бороды. Да я не особо старался — хотел, чтобы матушка поскорее от меня с этими затеями отвязалась. Учил-то он худо, а сам рисовал отменно, хвалился, что из первого выпуска Академии художеств, когда ее еще граф Шувалов у себя на Садовой держал. Теперь-то она оттуда на Васильевский съехала.

— Так ее достроили наконец? — удивился Андрей, давно не бывавший в столице.

— В прошлом году. Так, вообрази, сейчас к парадному входу только по небу на крылышках долететь можно. Вот поставили ее на Кадетской набережной, красиво поставили, домина здоровенный, целый дворец, а земля в Питере — сам знаешь, мало чем получше болота. И тут спохватились, и стали впопыхах набережную деревянными стенками укреплять. Все раскопали… Так я к чему это? К тому, что он там воспитанников учит гипсовые носы рисовать. Ты хочешь, чтобы он скопировал сей портрет? — Венецкий говорил быстрее, чем бы следовало. Он старался сам себя отвлечь от мыслей о смертельно раненном Дедке.

Андрей знал эту поспешность — так обыкновенно оправдываются, делая честнейшие в мире глаза.

— Не просто скопировал. Это лицо надобно превратить в мужское — вместо дамской прически нарисовать такую, как у петиметра, фрак полосатый, жабо торчком, ну, он догадается…

— Чей это портрет?

— Если домыслы мои верны — той особы, что, переодеваясь мужчиной, сводит с ума молоденьких дурочек и получает от них опасные письма.