Эли Берте - Жеводанский зверь

Бонавантюр отвечал с прежней флегмой и прежним смирением, что он всегда готов сделать все возможное, чтобы заслужить расположение барона. Тот казался не очень доволен этими неопределенными и осторожными словами. Он отложил объяснение, которое собирался было начать, и рассеянно спросил:

– Конечно, вы едете в Меркоар к мадемуазель де Баржак?

– Да, барон; а вы?

– Вы это знаете, весь край это знает. Я, как храбрый паладин, еду истреблять чудовище, опустошающее земли прелестной владетельницы замка.

– А как вы думаете, барон, – спросил приор с заметным интересом, – сможете ли вы справиться с этим свирепым зверем?

– Я в этом уверен, – отвечал Ларош-Боассо с самоуверенностью охотника. – Этот волк, по последним известиям, укрылся в Меркоарском лесу. Завтра он будет окружен, выгнан и убит. Можете положиться на меня.

– Очень хорошо, но это будет завтра, а сегодня могут ли мирные путешественники, по вашему мнению, проехать через лес без риска для жизни?

На этот раз в словах приора можно было заметить такой страх, что барон не смог устоять от лукавого желания немного напугать его.

– Гм! – сказал он холодно. – Это зверь колоссальной величины и неимоверной мощи… Его надо остерегаться! Тем более столь беззащитным путникам, как вы и ваш племянник…

Приор застонал и взглянул на своего племянника, который остался спокоен. В эту минуту вошла мадам Ришар со своими служанками, которые несли завтрак барону, и разговаривать стало невозможно. Но скоро Ларош-Боассо, с нетерпением желая продолжать разговор, отпустил хозяйку и служанок, сухо уверив, что ему ничего не нужно. Приор, пугаясь все более по мере того, как приближался час отъезда, продолжал ласковым тоном:

– Так как мы тоже едем в Меркоар, барон, не можете ли вы оказать нам честь ехать вместе с вами? Ваша доблесть известна, притом у вас есть конвой, состоящий из вооруженных людей. Позвольте нам ехать вместе с вами, и, конечно, мадемуазель де Баржак, находящаяся под нашей опекой, будет вам признательна за ваше одолжение.

Эта прямая просьба, казалось, стоила приору некоторых усилий, но барон не очень-то спешил принять предложение, он заговорил о необходимости двигаться очень быстро, поскольку в тот же вечер он должен заняться разными приготовлениями к завтрашней охоте.

– Лошаки наши не дурны, – возразил приор, тайные опасения еще больше тревожили его, и он приложил все усилия к тому, чтобы убедить барона. – И ваши лошади не смогут идти слишком быстро по здешним горным дорогам. Право, великодушно ли с вашей стороны отказывать нам в сопровождении, которое вам так мало будет стоить?

Ларош-Боассо улыбнулся. Он разом выпил несколько стаканов вина, глаза его блестели весело, и он продолжил беседу более дружелюбным тоном:

– Может быть, я буду готов услужить вам, господин приор, но по крайней мере сперва мне надо узнать, друзья вы мне или враги.

– Ваши враги, барон? У вас нет врагов среди фронтенекских братьев!

– Но есть ли у меня среди них друзья, это другой вопрос, не так ли, достойный приор?.. Будем откровенны, и если случай, или, по-вашему, провидение, свело нас здесь, поспешим воспользоваться оба этим благоприятным обстоятельством. Я думаю, – продолжал Ларош-Боассо, обернувшись к Леонсу, – что я могу свободно говорить в присутствии этого молодого человека.

– Это мой племянник, – поспешно отвечал бенедиктинец, – мой секретарь, мой поверенный, мой alter ego.

– Прекрасно. Впрочем, я не имею привычки делать тайну из своих намерений… Послушайте и будьте откровенны со мной. Вы не забыли, преподобный отец, мой спор с вашим аббатством и с вами, главой монастыря, человеком, обладающим всей полнотой власти?

– Со мной, барон?

– Не перебивайте меня, пожалуйста… Это неприятности старинные, перешедшие ко мне по наследству. Я знаю, что на меня смотрят как на легкомысленного человека, думающего только о том, как вести жизнь веселую и беззаботную. Воображают, будто я неспособен к размышлению; полагают, что я равнодушен к интересам и достоинству своего имени. Скоро, может быть, заметят, что это несправедливо. Какими бы ни были препятствия, я сумею их разрушить, если кто-то будет иметь неблагоразумие вывести меня из терпения!

Говоря таким образом, он нахмурил брови и грозно сжал кулаки; но Бонавантюр оставался бесстрастен. Барон продолжал более спокойным тоном:

– Если хотите, преподобный отец, мы начнем с событий, случившихся восемнадцать лет назад. Отец мой тогда был жив, как и мой дядя, граф де Варина, владелец великолепного поместья, лучшего, как мне кажется, во всей провинции. Я должен признаться, что между моим отцом, бароном де Ларош-Боассо и его старшим братом, графом де Варина, никогда не было теплых чувств. Отец мой был, как и я, веселый дворянин, не очень-то сберегавший свое состояние, любивший удовольствия и хороший стол. Варина, напротив, имел мрачный и болезненный характер, меланхолический темперамент; а в последние годы своей жизни сделался скрягой и ханжой. После смерти своей жены он оставил свое поместье и проводил все время в Фронтенакском аббатстве, где, как говорят, вы, преподобный отец, тогда еще простой монах, имели большое влияние на его ослабевший ум. Хотя отношения братьев никогда не были по-настоящему родственными, но при каждой встрече они общались с той учтивостью, которую близкие родственники в благородном семействе обязаны проявлять друг к другу. Ведь ни отец мой, ни я не могли предполагать, что нам когда-нибудь могло достаться наследство графа. У него был трехлетний сын, которого звали кавалером де Варина и который должен был после него наследовать его имя и поместье. Но этот ребенок умер, и менее чем через полгода после этого сам граф скончался в Фронтенакском аббатстве. Узнав об этом печальном событии, мой отец, несмотря на холодность, существовавшую между ним и его братом, почувствовал великую скорбь и поспешил в аббатство, чтобы отдать графу последний долг. Потом он хотел предъявить свои права на фамильное имение, достававшееся ему, как ближайшему родственнику и законному наследнику покойного графа. Но каково было его негодование, когда ему показали завещание, по которому дядя отдавал Фронтенакскому аббатству свои земли и свои замки! Это была возмутительная несправедливость, очевидно, за этим поступком скрывались обман и хитрость. Вы воспользовались слабостью ума графа в последние минуты его жизни, чтобы ограбить его родных, а может быть, употребили лукавство и насилие, чтобы он совершил столь безрассудный поступок. Отец мой, человек горячий и вспыльчивый, рассердился и очень грубо обошелся с вашим аббатом и капитулом, потом уехал из Фронтенака, клянясь, что обратится к правосудию. Действительно, он затеял процесс в бордоском суде, чтобы добиться уничтожения этого нелепого завещания, но тут обнаружилось то влияние, которым пользовались бенедиктинцы в нашей провинции. Дело фронтенакского аббата стало делом всего духовенства; знатные духовные особы, даже епископы, заступились за него. Против нас подняли старинное обвинение в протестантстве, которое употребляется всякий раз, едва мы хотим предъявить наши права. Духовенство ожесточенно воевало с нами. А в особенности вы, преподобный отец, если я хорошо помню, потому что тогда был очень молод. Вы были самым деятельным, самым умным агентом в деле вашего аббатства; благодаря вашим усилиям просьбе моего отца было отказано, он был осужден на уплату значительных судебных издержек, а монастырю оставили наше фамильное имение. Скажите, преподобный отец, верно ли описано это происшествие?