Константин Гурьев - Архив Шамбала

Он встал, подтянулся:

— Ну, успехов вам, товарищ Бокий!

— Спасибо, товарищ нарком! Кстати, — слегка замялся подчиненный. — Говорят, будто какое-то новое звание вводится для аппарата НКВД, приравненное к маршальскому?

И улыбнулся, открыто, по-товарищески. На том и расстались.

Возвращаясь по коридору, Бокий понял: Ягода его в покое не оставит, будет давить, пока не выдавит по капле. А сила у него сейчас есть. Недаром именно для него такое звание выдумали. Значит, надо наносить контрудар.

…Пройдет меньше года, и генеральный комиссар. государственной безопасности товарищ Ягода Г. Г. покинет свой пост, чтобы стать наркомом связи.

Ну, что же… Надо ведь думать, прежде чем нападать…

Второй раз за сутки Корсаков просыпался в новом месте. Правда, на этот раз потолок отвечал требованиям евроремонта и никаких воспоминаний не вызывал. Белый, гладкий — и только. Короче — современная палата.

«Ну, ладно, что об этом думать, смотреть надо», — решил Корсаков и попытался встать. И сразу же что-то запищало — резко, неритмично и некрасиво.

Тотчас за дверью раздались торопливые шаги. В палату вбежала девица, будто с обложки глянцевого журнала: и лицо, и грудь, и все остальное вызывали желание жить полной и регулярной жизнью.

— Игорь Викторович, вам нельзя подниматься, — зашелестел грудной голос. — У вас же капельница!

В голосе доминировала искренняя забота и простая человеческая симпатия. Девица подошла ближе и наклонилась так, что грудь открылась почти полностью.

— Вам нельзя и волноваться, — продолжила она.

Корсаков хотел возразить, но решил, что спешить не

надо.

— Как ваше имя? — смирил он себя.

— Екатерина.

— И только?

— Что «только»?

— А отчество?

— Меня еще рано по отчеству… — смутилась барышня.

— То есть я-то уже старик? — почти обиделся Корсаков.

— Ой, ну что вы! — возразила Екатерина. — Просто от нас требуют только так обращаться к больным.

— Даже к симпатичным? — упорствовал Корсаков.

Екатерина уже конфузилась и открыла рот для ответа, когда сзади раздался голос Дружникова:

— Много воли ему не давай, Катюша! Этот больной до смерти опасен для женщин, — он подошел ближе и нанес окончательный удар: — Хоть и старый уже, конечно.

— Ну, вы скажете — «старый». Ничего вы не понимаете — констатировала девушка.

«Впрочем, имя Катя ей тоже идет», — подумал Корсаков.

— Если что — зовите, — отправилась было к двери она, но повернулась и скомандовала уже совсем по-взрослому: — И больше, пожалуйста, не старайтесь подняться, пока доктор не разрешит. А то мне попадет.

— Ну, что, роковой мужчина? — усмехнулся Дружни-ков. — Выспался?

— Вроде — да. Где я?

— В больнице, где еще тебе быть после ранения? Ты тут на особом счету. Заметил, какие внучки за тобой следят?

Это Корсаков заметил, но обнаружил и другое: Друж-ников обращается к нему на «ты», что удивило. Знак отличия или признак опасности, которая нависает над обоими?

Феликс сел рядом с кроватью так, чтобы оба могли видеть друг друга.

— Извини, не даю отдохнуть. Но ситуация не та, чтобы терять время.

— Я понимаю, — Корсаков хотел кивнуть, но голова сразу закружилась.

— Ты лежи смирно, а то меня выгонят, — шутливо нахмурил брови Дружников. — Давай-ка, сначала я поговорю.

— О чем?

— Скажи мне, что ты знаешь о «зеленой дуге»?

Долго вспоминать Корсакову не пришлось. Он даже подумал, что Дружников каким-то образом ознакомился с его учетным делом.

— Зеленая дуга — это замысел штатников, — говоря просто. Основа идеи — активизировать исламские режимы на наших южных границах, чтобы оказывать давление на мусульман азиатских республик, — отчеканил Корсаков. — Основные проявления — исламская революция в Иране тысяча девятьсот семьдесят девятого года и исла-мизация Афганистана в тот же период. Ну, а «зеленая» — потому как считается, это цвет «знамени пророка».

Во всяком случае, так им говорил лет двадцать назад начальник политотдела майор Гвоздарев.

— Толково излагаешь, — поощрил Дружников. — Теперь молчи. То, что ты изрек — официальная версия, до сих пор никем не пересматриваемая.

— А что там пересматривать?

— Ты молчи, молчи, — попросил Дружников. — Ты слышал о захвате американского посольства?

— Что-то слышал, но подзабыл, — признался Корсаков.

— Ну, это не страшно. В общем, так: иранская революция, о которой ты сейчас доложил, была в самом начале семьдесят девятого, а в ноябре случился захват американского посольства в Тегеране. Захватили его, как говорили тогда, революционно настроенные студенты, которые продержались в посольстве аж четыреста сорок четыре дня. Были там, конечно, разные загадки и непонятности, как всегда с американцами бывает. В ту пору, надо напомнить, президентом Штатов был Картер, которого обвиняли в слабости и миролюбии. Дескать, не надо ни о чем с «советскими» договариваться. Он, конечно, возражал, свои доводы приводил, в общем, все чин по чину. Но когда посольство захватили, тут уж возражать стало нечего — проиграл все, что можно было. И отпустили заложников ровно в день инаугурации Рейгана. Понимаешь замысел? Только головой не кивай, тебе нельзя, — напомнил Дружников. — Пить хочешь? Нет? А у меня что-то горло пересохло. Все-таки я же не лектор.