Константин Гурьев - Архив Шамбала

Маслов снова закурил.

— Что ты знаешь о майских событиях шестьдесят восьмого в Париже?

— Это ты про студенческие бунты?

— Ну, это мягко сказано. Между прочим, этим студентам удалось отправить в отставку не абы кого, а самого де Голля, освободителя Парижа от нацистов и создателя Пятой республики! Это тебе не фунт изюма.

— А Зацепин тут при чем?

— Тут, честно говоря, уже моя версия, — признался Маслов. — Может, он там был в это время, может, позднее узнал подробности — не знаю. Но стал он изучать с того времени восточную философию и всякие… фокусы.

— Какие?

— Вот, этого я и не знаю. Говорю же, засекреченный был мужик. Но одно я тебе могу сказать точно: насчет свитков и старинных рукописей эта Леся что-то выдумывает.

— Почему ты так решил?

— Я у него был в гостях несколько раз и никаких свитков не видел. Книг — море, а рукописей — извини…

— Ну а, может?.. — начал Корсаков, но не договорил.

— Не может! — радостно перебил его Глеб. — Мы уже приехали. Смотри, как нас ждут.

В самом деле — ждали. И продолжать разговор в обществе таких приятных женщин было бы бестактностью, решил Игорь.

Возвращались уже под утро. Маслов притормозил возле дома, где жила Марина, девушка, с которой Корсаков во время «шашлыков» общался непрестанно, и сказал приятелю:

— Отсыпайся, а утром я тебе позвоню.

— Каким «утром»? — капризно возразила Марина. — Уже утро, и мы спать хотим, и спать будем долго, правда, Игорек?

— Правда, правда, — не возражал Корсаков.

— Ну, ладно, убедили. Созвонимся, — попрощался Маслов.

Позвонил, правда, ближе к обеду, потому как чувствовал: время уже не ждет!

— Игорь, я подъеду через час, приводи себя в порядок.

Когда встретились, тоже не медлил:

— В продолжение наших вчерашних дел. Мы сейчас поедем к человеку, который тебя, да заодно и меня, просветит насчет «тибетских свитков» и всего, что может к ним относиться. Вообще-то, он всю свою жизнь был библиографом, то есть составлял каталоги, заполнял карточки и тому подобное. Но это — внешнее. Как говорится, не место красит человека, а человек — место. По сути же, человек этот — гений систематизации. Много рассказывать о нем не буду, сам увидишь. Но один штрих интересен уже сейчас. Он поможет оценить его вес в обществе. Дело в том, что курит библиограф «Беломор» фабрики Урицкого. Курит всю жизнь, с пятнадцати лет. Когда все в стране уже захирело и распродавалось направо и налево, пропал и его любимый «Беломор», конечно. Тогда этот человек выглянул на несколько минут из скорлупки, в которой живет всю жизнь, и сообщил о своей беде. Ему привезли четыре ящика этих самых папирос. Откопали на каких-то сверхсекретных складах и привезли, спросили достаточно ли. Он помолчал пару минут, считая, и ответил, что этого ему хватит лет на двадцать, а проживет он меньше. Значит, больше беспокоиться не о чем.

Маслов улыбнулся и продолжил:

— К нему обращаются самые разные организации и частные лица, уголовники, олигархи, чиновники из аппарата губернаторов и Администрации Президента. Утверждают, будто все они договорились, как говорится, артельно, и гарантируют ему полную неприкосновенность. Авторитет непререкаемый! Ты у него поинтересуйся «тибетскими рукописями», как договорились. Просто задай вопрос и потом сиди молча. Он сам все расскажет. Все, что сочтет нужным. Вопросы задавай любые, но лучше, если повторять не станешь. Не дави на него, он легко может рассердиться. Если не захочет отвечать — не ответит, а мне потом с ним еще работать и работать.

Выглядел «непререкаемый авторитет» более чем скромно: клетчатая рубашка, знавшая лучшие времена, жилет, подбитый кроликом — в общем, выглядел не грозно, а скорее как-то… ожидающе.

Жил он в скромной квартире, состоявшей, казалось, в основном из книжных шкафов и стеллажей. Гостей встретил в тесноватой прихожей, поздоровался, представился Корсакову: «Гридас. Леонид Иович», — и пригласил в кабинет, просторный и удобный.

Усадил в кресла, попросил Юленьку, милую девушку, прибежавшую на зов, приготовить кофе, предложил курить и сам тотчас «перекусил» «беломорину», глубоко и с видимым удовольствием затянувшись едким дымом.

Пока готовили и подавали кофе, Гридас молчал, слушая Корсакова. Дождавшись паузы, положил папиросу в пепельницу и сказал:

— Понял вас, голубчик. Значит так.

Он помолчал несколько секунд, будто собираясь с мыслями, и начал.