Джеймс Купер - Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)

– Бледнолицый брат мой очень умен. Уа-та-Уа сохранит в своем сердце его мудрые слова.

– Желаю счастья тебе от всей души. Пошли ко мне Великого Змея.

Уа-та-Уа не пролила ни одной слезы, оставляя своего друга, но в глазах ее сверкала твердая решимость, составлявшая поразительный контраст с обычной ее скромностью. Через минуту явился Чингачгук.

– Сюда, Великий Змей, дальше от слабых женщин, – начал Зверобой, – я хочу сказать тебе кое-что, чего никто не должен подозревать, а тем более подслушать. Ты хорошо знаешь, что такое отпуск и кто такие минги, чтобы сомневаться или питать ложные надежды на счет того, что, по всей вероятности, произойдет, когда я вернусь обратно в их лагерь. Итак, несколько слов будет достаточно… Во-первых, вождь, я хочу сказать тебе об Уа-та-Уа. Я знаю, что, по обычаям вашего народа, женщины должны работать, а мужчины охотиться, но во всем надо знать меру. Впрочем, что касается охоты, то я не вижу оснований, по которым здесь следовало бы ставить какие-нибудь границы, но Уа-та-Уа принадлежит к слишком хорошему роду, чтобы трудиться без передышки. Люди с вашим достатком и положением никогда не будут нуждаться в хлебе, картофеле или других овощах, которые рождаются на полях. Поэтому, надеюсь, твоей жене никогда не придется брать в руки лопату. Ты знаешь, я не совсем нищий, и все, чем владею, будь то припасы, шкуры, оружие или материи, – все это дары для Уа-та-Уа, если не вернусь за своим добром в конце лета. Пусть это будет приданым для девушки. Думаю, нет нужды говорить тебе, что ты обязан любить молодую жену, потому что ты уже любишь ее, а кого человек любит, того он, по всей вероятности, будет и ценить. Все же не мешает напомнить, что ласковые слова никогда не обижают, а горькие обижают сплошь да рядом. Я знаю, ты мужчина, Змей, и потому охотнее говоришь у костра совета, чем у домашнего очага, но все мы иногда бываем склонны немножко забыться, а ласковое обхождение и ласковое слово всего лучше помогают нам поддерживать мир в хижине, так же как на охоте.

– Уши мои открыты, – с важностью отвечал могиканин, – слова брата моего запали глубоко, на самое дно моей души. Пусть брат мой продолжает свою премудрую речь: песнь Королька Лесов и дружеский голос никого не утомляют.

– Да, мне нужно еще поговорить с тобой, и, как истинный друг, ты не должен сетовать, что речь моя склонится на меня самого. Почти бесспорно, что к концу этого дня я буду трупом. Я не желаю похорон, но если отыщут мои кости, собери их, любезный друг, и предай земле по обычаю людей белой расы.

– Все это будет сделано, как желает брат мой. Пусть он выгрузит на мое сердце и остальную тяжесть своей души.

– Но на моей душе легко, Великий Змей, и я готов встретить смерть! Довольно, пора кончить эту беседу! Хетти ждет меня в лодке, и срок моего отпуска кончился. Прощай, могиканин, вот тебе моя рука.

Чингачгук взял поданную ему руку и пожал ее со всею горячностью дружбы, но тут же принял глубокомысленный вид и приготовился на прощанье выдержать характер равнодушного философа. Какая-то тайная мысль отражалась на его челе, но Зверобой не хотел больше расспрашивать.

– Прощай, Великий Змей! – воскликнул он, пересаживаясь в лодку. – Кто знает, суждено ли нам увидеться опять!

Индеец взял протянутую руку и горячо ответил на пожатие. Затем, вернувшись к своей обычной невозмутимости, которую многие принимали за врожденное равнодушие, он снова овладел собой – чтобы расстаться с другом с подобающим достоинством. Зверобой, впрочем, держал себя более естественно и не побоялся бы дать полную волю своим чувствам, если бы не его недавний разговор с Джудит.

Он был слишком скромен, чтобы догадаться об истинных чувствах красивой девушки, но в то же время слишком наблюдателен, чтобы не заметить, какая борьба совершалось в ее груди. Ему было ясно, что с ней творится что-то необычайное, и с деликатностью, которая сделала бы честь человеку более утонченному, он решил избегать всего, что могло бы повлечь за собой разоблачение этой тайны, о чем впоследствии могла пожалеть сама девушка. Итак, он решил тут же пуститься в путь.

– Спаси тебя бог, Змей, спаси тебя бог! – крикнул охотник, когда пирога отчалила от края платформы.

Чингачгук помахал рукой. Потом, закутавшись с головой в легкое одеяло, которое он носил обычно на плечах, словно римлянин тогу, он медленно удалился внутрь ковчега, желая предаться наедине своей скорби и одиноким думам.

Зверобой не вымолвил больше ни слова, пока пирога не достигла половины пути между «замком» и берегом.