Джеймс Купер - Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)

– Ну, старина, – сказал он, – эти пройдохи доконали тебя порядком, черт бы их побрал! Вот ты лежишь теперь на досках и уж, видно, не встанешь никогда. Я рассчитывал, что тебя отведут в ирокезский лагерь, и никак не думал, что дело примет такой оборот.

Хаттер открыл полупотухшие глаза и бросил блуждающий взор на говорившего. Смутные воспоминания охватили его при взгляде на знакомые черты, которые не мог осознать его затуманенный мозг.

– Кто ты? – спросил он слабым, едва слышным голосом. – Ты не лейтенант Снег? О, гигант он был, этот лейтенант, и едва не отправил всех нас на тот свет.

– Пожалуй, коли хочешь, я твой лейтенант, Плавучий Том, и вдобавок твой закадычный друг. Но во мне нет ничего похожего на снег. Теперь покамест лето, и Генри Марч с первыми морозами оставляет эти горы.

– А, так это Непоседа? Ладно! Я продам тебе волосы, отменные волосы, только что содрал. Что ты за них дашь, Непоседа?

– Бедный Том! С этими волосами, видно, не дойдешь до добра, и меня берет уже охота бросить этот промысел.

– Где твои волосы, Непоседа? Мои убежали, далеко убежали, и я не знаю, как быть без них. Огонь вокруг мозга и пламя на сердце! Нет, Гарри, сперва убей, а потом скальпируй.

– О чем он говорит, Джудит? Неужели старику Тому, как и мне, наскучило его ремесло? Зачем вы перевязали его голову? Разве эти разбойники раздробили ему череп?

– Они сделали ему то, Генри Марч, чего вы и этот умирающий старик добивались сами незадолго перед этим: они содрали с него волосы, чтобы получить за них деньги от губернатора Канады. Ведь и вы добивались гуронских волос, чтобы продать их губернатору в Нью-Йорке.

При всех усилиях говорить спокойно Джудит не могла скрыть презрения. Генри Марч с упреком поднял на нее глаза.

– Отец ваш умирает на ваших глазах, Джудит Хаттер, а вы не можете удержаться от колких слов!

– Нет! Кто бы ни была моя мать, но я не дочь Томаса Хаттера.

– Вы не дочь Томаса Хаттера? Как вам не стыдно, Джудит, отказываться от бедного человека в его последние минуты! Кто же ваш отец, если вы не дочь Томаса Хаттера?

Этот вопрос смирил гордость Джудит. Проникнутая радостью при мысли, что ее никто не вправе осуждать за недостаток любви к мнимому отцу, она совсем забыла то важное обстоятельство, что ей некого поставить на его место.

– Я не могу сказать вам, кто был моим отцом, Генри Марч, – отвечала она тихо. – Надеюсь, однако, что он, по крайней мере, был честным человеком.

– Таким, стало быть, каким, по вашему мнению, никогда не был старик Хаттер? Хорошо, Джудит. Не стану отрицать, что по свету бродили странные слухи насчет Плавучего Тома, но кто же избегал царапин, когда попадал в неприятельский капкан? Есть люди, которые обо мне тоже отзываются не слишком хорошо, да и вы, Джудит, я полагаю, не всегда счастливо отделываетесь от злых языков.

Последняя фраза была прибавлена с очевидной целью установить на будущее время основу соглашения между обеими сторонами. Неизвестно, в какой мере такая уловка могла бы подействовать на решительный и пылкий характер Джудит, но в это время появились признаки наступления последней минуты в жизни Томаса Хаттера. Страдалец открыл глаза и начал рукою ощупывать вокруг себя – доказательство, что зрение его потухло. Спустя минуту дыхание его сделалось чрезвычайно затрудненным и наконец совсем прекратилось. Перед присутствующими лежал безжизненный труп. Споры были неуместны, и молодые люди умолкли.

День окончился без дальнейших приключений. Довольные приобретенным трофеем, гуроны, по-видимому, отказались от намерений совершить новое нападение на «замок», рассчитывая, может быть, что не совсем легко устоять против неприятельских карабинов. Начались приготовления к погребению старика. Зарыть его в землю было неудобно, и Хетти желала, чтобы его тело опустили в озеро там, где похоронили ее мать. Кстати, здесь она припомнила, что сам Хаттер назвал эту часть озера «фамильным склепом».

Совершение обряда отложили до заката. Трудно было избрать для этого более подходящий момент, даже если бы речь шла о том, чтобы отдать последний долг праведной и чистой душе. Смерти присуще какое-то величавое достоинство, побуждающее живых людей смотреть с благоговейным уважением на бренные останки своих ближних. Все мирские отношения теряют свое значение, опускается некая завеса, и отныне репутация усопшего не зависит больше от человеческих суждений. Когда Джудит сказали, что все готово, она, повинуясь зову сестры, вышла на платформу и только тут впервые увидела все приготовления. Тело лежало на палубе, завернутое в простыню. К нему привязали тяжелые камни, взятые из очага, чтобы оно тотчас же пошло ко дну. Ни в чем другом не было нужды, хотя Хетти держала под мышкой свою неизменную Библию. Наконец все перешли на борт ковчега, и это странное жилище, давшее последний приют бренным останкам своего хозяина, тронулось с места. Непоседа стоял на веслах. В его могучих руках они двигались с такой же легкостью, как будто он правил пирогой. Делавар оставался безучастным зрителем. Ковчег подвигался вперед торжественно, как погребальная процессия, весла мерно погружались в воду. Окрестный пейзаж как нельзя более соответствовал предстоящему обряду. Ни единой складки не было видно на зеркальной поверхности озера, и широкая панорама лесов в меланхолическом спокойствии окружала печальную церемонию. Джудит была растрогана до слез, и даже Непоседа, сам не зная почему, испытывал глубокое волнение. Внешне Хетти казалась совершенно спокойной, но сердечная скорбь ее была гораздо сильнее, чем у сестры. Уа-та-Уа, серьезная и внимательная, с интересом следила за всем, ибо хотя она часто видела похороны бледнолицых, но никогда не присутствовала при таком странном погребении. Делавар, тоже сосредоточенный и задумчивый, сохранял, однако, полнейшую невозмутимость.