Джеймс Купер - Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)

«Это Айсолина! – подумал я. – Это она!»

Желтое домино вальсировало с молодым изящным офицером и кокетливо склоняло голову к его плечу. Я все время следил за этой парой. Окончив танцевать, они уселись беседовать в уютном укромном уголке. Не в силах сдерживать себя, я приблизился к ним, чтобы слышать разговор. Офицер умолял свою даму снять маску. Она долго не соглашалась, но наконец исполнила его просьбу. Бог мой, что я увидел! Негритянка с толстыми губами и крупными, резко выведенными скулами. Офицер, пораженный такой неожиданностью, пробормотал какое-то неловкое извинение и скрылся в толпе.

Негритянка между тем снова надела маску и удалилась, вероятно, совсем покинув бал, так как желтого домино я уже больше нигде не видел.

Я окончательно потерял надежду увидеть Айсолину. Или она совсем не приехала, или не хотела быть узнанной кем бы то ни было, даже мной.

Последнее предположение было для меня особенно мучительным. С горя я отправился в буфет, где выпил вина, которое меня несколько развеселило. У меня появилось желание потанцевать, и я вернулся в бальный зал. Наверху мне встретилась дама в голубом домино, и я пригласил ее. Она согласилась. Спутница моя говорила по-французски.

В городе живет много французов: ювелиры, дантисты, портные, модистки. Я решил, что мое голубое домино, вероятно, модистка. Она была так стройна, грациозна и так хорошо танцевала, что мы обращали на себя всеобщее внимание.

Когда мы закончили вальсировать, я попросил позволения побыть с нею до следующего танца, чтобы потом снова пригласить ее.

Она согласилась, но спросила: неужели здесь нет другой дамы, с которой я предпочел бы танцевать?

– Нет, – ответил я, – только с вами!

– Это мне очень лестно, – заметила моя спутница, – и было бы еще более лестно, если бы вы знали, кто я.

– Я очень сожалею, – продолжал я, – что не знаю вас и, может быть, никогда не узнаю, если вы не согласитесь снять маску.

– Это невозможно, потому что, увидев мое лицо, вы не захотите больше со мною танцевать. А вы так хорошо вальсируете!

– Сомневаюсь, чтобы ваше лицо могло произвести подобное впечатление на кого бы то ни было! Умоляю вас, снимите маску! Я ведь не в маске.

– Вам нет причины скрывать свое лицо.

«Портниха не глупа», – подумал я, продолжая разговор.

– Вы слишком любезны, вы льстите мне!

– Не без цели: вы краснеете, и это вам идет. Кто вы? Мексиканец? Военный? Штатский? По-моему, вы, скорее всего, поэт. У вас бледное лицо, рассеянный вид… Вы вздыхаете…

– Кажется, я еще ни разу не вздохнул во время нашего разговора?..

– Да, но до нашего разговора?.. Вы были как будто заинтересованы желтым домино…

– Желтым домино? – спросил я.

– Да, которое танцевало с красивым молодым офицером. Я думала, что вы сочиняете стихи в честь этой дамы и, не видя ее лица, воспеваете ее ноги, – сказало голубое домино, смеясь. – Но в конце концов вы увидели ее лицо. О, как же вы были разочарованы!

– Не то что разочарован… а мне было очень ее жаль. Бедняжка, вероятно, сейчас же уехала домой, но как хорошо она танцевала! Как танцевала!..

– Я все еще жду ответа на свой вопрос – вы поэт?

– Поэтом я не могу себя назвать, но не отрицаю, что мне случалось писать стихи.

– Я так и думала. Ах! Если бы я могла вдохновить вас написать мне стихи!

– Как, не зная вашего имени? Не увидев вашего лица?

– Стоит мне снять маску, и ваше поэтическое настроение исчезнет как дым.

«Нет, это не модистка, – решил я. – Это дама из высшего общества. К тому же она умна! И, разумеется, должна быть очень красива. Некрасивая женщина не может так говорить».

– Умоляю вас, снимите маску! Если бы мы не были на балу, я на коленях молил бы вас об этом!

– Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться, если я исполню вашу просьбу. Вспомните желтое домино.

– Как вам нравится мучить меня. Если даже предположить, что ваше лицо так же черно, как лицо желтого домино, я уверен, что не замечу его черноты!

– Подумайте хорошенько о том, что вы сказали.

– Я говорю вполне обдуманно.

– Ну, в таком случае… снимайте!

Дрожащими пальцами я развязал тонкие ленты, придерживающие маску, и, пораженный, выронил ее из рук. Передо мною было лицо желтого домино с теми же толстыми губами и высоко выведенными скулами. Я не знал, что сказать, и машинально опустился на стул, не в силах что-либо произнести.

Моя собеседница разразилась громким хохотом.

– Ну-с, господин поэт, что же вы? Вдохновляет вас теперь мое лицо? Когда прикажете мне ожидать стихи? Сегодня? Или, быть может, никогда? Однако вы, как я вижу, ничуть не любезнее вашего соотечественника, лейтенанта.