Мэри Рено: Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Кроме этого, поставили еще два треножника: на одном была чаша с водой, на другом – с уже разбавленным вином. В первой чаше мой дед омыл руки, а молодой служитель их вытер. Царь-конь поднял голову от еды, и они с дедом как будто бы переглянулись. Дед положил руку на белую морду коня и сильным движением пригнул ее; голова опустилась, а затем поднялась мягким толчком. Склонившись ко мне, Диокл произнес:

– Видишь, он согласен.

Я поглядел на Диокла. В этом году борода его стала вполне заметной, если смотреть против света. Он продолжал:

– Хорошее предзнаменование. Будет удачный год.

Я кивнул, считая, что цель обряда достигнута и мы сейчас отправимся домой. Но дед мой рассыпал по спине коня зерно с золотого блюда, а потом, взяв блестящий полированный нож, срезал прядь с гривы. Часть ее он отдал Талосу, стоявшему рядом, еще часть – одному из знатных людей. Потом он повернулся в мою сторону и поманил. Рука Диокла подтолкнула меня вперед.

– Ступай, – прошептал он, – ступай и прими.

Я шагнул вперед под шепот мужчин и любовное воркование женщин. Мне уже было известно, что сын дочери царицы стоит выше детей дворцовых женщин, но раньше я никогда не замечал этого. И теперь решил: подобная честь оказывается мне потому, что царь-конь – брат мне.

В руку мою легли пять или шесть крепких белых волосков. Следовало бы поблагодарить деда, однако я ощущал в нем царственное величие, торжественное, словно священный дуб. А посему, подобно прочим, лишь молча приложил кулак с волосами ко лбу. Потом я вернулся на свое место, и Диокл сказал:

– Молодец.

Дед развел руки и призвал бога, именуя его колебателем земли, собирателем волн, братом царя Зевса и супругом Матери Део, пастырем кораблей и конелюбивым. Я услышал ржание, доносившееся из-за сосновой рощи, где стояли колесницы с упряжками, готовые выкатить на ристалище, дабы почтить бога. Царь-конь поднял благородную голову и ответил им негромким ржанием.

Молитва оказалась долгой, и я отвлекся, но наконец по интонации понял, что сейчас все закончится.

– Да свершится все, владыка Посейдон, по молитве нашей, и прими же от нас сие приношение.

Дед протянул руку, и кто-то вложил в нее огромный нож мясника с остро заточенной блестящей кромкой. Рослые мужи сжимали в ладонях веревки из бычьих шкур. Дед опробовал лезвие и, словно в колеснице, расставил ноги.

Удар вышел отменным. Я и сам, когда все Афины смотрят на меня, бываю доволен, если получается не хуже. Но тот удар я помню до сих пор. Помню, как, учуяв свою погибель, конь взвился на дыбы, увлекая мужей, будто бессильных мальчишек, как открылась на белом горле кровавая рана, распространяя теплый противный запах; как погибла краса, иссякла отвага, отхлынула сила; как горевал я, когда он пал на колени и уронил светлую голову в пыль. Кровь эта, казалось, исторгла из груди мою собственную душу, словно бы проливало ее мое сердце.

Я ощущал себя новорожденным, покоившимся в материнском лоне и вдруг извергнутым туда, где его пронзает насквозь холодный воздух и яркий свет слепит глаза. Но между мною и матерью, стоявшей среди женщин, содрогался в крови поверженный конь, а возле него возвышался дед с обагренным ножом в руках. Я поднял глаза – Диокл, непринужденно опершись на копье, наблюдал предсмертные судороги коня. Лишь пустые глазницы в леопардовой шкуре и сверкающий взор золотой змеи встретили мой взгляд.

Дед зачерпнул вина из чаши с приношением и вылил его на землю. Мне показалось, что из руки его хлынула кровь. Запах дубленой шкуры на щите Диокла смешивался с испарениями его мужского тела и сливался в моих ноздрях с запахом смерти. Дед отдал кубок служителю и поманил меня. Диокл переложил копье в другую руку и взял меня за руку.

– Пошли, – сказал он. – Отец зовет тебя. Сейчас ты примешь посвящение.

«Такое же, как царь-конь», – подумал я.

Яркий день померк перед моими глазами, ослепленными слезами горя и ужаса. Диокл повернул щит на наплечной перевязи, прикрыл меня им, как домиком из шкуры, и утер мои слезы жесткой молодой ладонью.

– Веди себя как подобает, – сказал он. – На тебя смотрят. Ну же, разве ты не воин? Это же просто кровь. – Он отвел щит, и я увидел, что глаза всех устремлены на меня.

Увидев обращенные ко мне взгляды, я сразу пришел в себя. «Сыновья богов ничего не страшатся. Теперь они узнают это – что бы ни случилось». И хотя в душе моей было темно, нога сама собой сделала шаг вперед.

И тут я услыхал звук прибоя в своих ушах – ритм и волну, поднимающую и несущую меня. В тот день я впервые услышал ее.