Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

– Нет, – отвечал я. – Твой утес стоит на холме, а мой на равнине. Вместе у тебя получается выше. Но если взять только скалы, чистый обрыв, тогда разница невелика.

– Если мой дом чем-то напоминает тебе собственное жилище, воспользуйся им, и я буду доволен, – проговорил Ликомед.

Усталый, я лег и отослал слуг. Засыпая, я думал об ослепителном легконогом мальчике, ждущем завтрашнего дня. Неплохо бы избавить его от подобной встречи, пусть сохранит в памяти собственного Тесея, который подобием бога вещает его душе. Зачем заменять совершенство хромым стариком с перекошенным ртом? Я могу сказать юноше, кто он, но это ничего не переменит. Мужу, рожденному женщиной, не избежать судьбы. Зачем же тогда смущать его недолгое утро горестями старости? Ему не дожить до них.

Так я думал, когда усталость закрывала мои глаза. Я уснул и увидел перед собой Марафон.

Меня словно бы пробудил гром битвы. Я вскочил со своей одинокой постели. Я был в старом домике Гекалины, вновь молодой, и оружие было рядом. Вооружившись, выбежал наружу. Солнце ярко светило, у берега теснился целый флот; чужеземные воины прыгали с кораблей. Их было слишком много для пиратов; шла война, великая война… Все мужи афинские вышли, чтобы защитить собственные поля. Как часто бывает во снах, в них было нечто странное: бронзовые шлемы венчали плавно изогнутые гребни, прямо удоды, небольшие круглые щиты украшали изображения птиц и зверей. Но я знал, что это мой народ, и их было немного перед этой ордой, словно нас перед скифами. Я подумал о городе, о ждущих женщинах и детях; я уже позабыл все беды, причиненные мне афинянами. Я вновь стал их царем.

Битва была пешей – не знаю, куда девались колесницы. Тут какой-то вождь начал пеан; ответив боевым кличем, они бегом взяли с места. Я подумал: «Они знают, что я с ними! Марафон всегда приносил мне удачу, а я Марафону». Легкие ноги вынесли меня в число первых, в руке моей был священный топорик Крита, которым я убил Минотавра. Я взмахнул им над головой, и чужеземцы отступили; тут мужи афинские узнали меня и начали выкрикивать мое имя. Враг уже бежал к кораблям; воины спотыкались, падали и тонули, пришла победа, чистая и несомненная. Мы разразились радостным воплем, и собственный голос разбудил меня. Луна освещала мое лицо; я лежал возле окна, за которым скалы обрывались вниз. В тихую ночь звуки разносятся далеко, и даже на такой высоте я слышал плеск волн.

Сон исчез, но я не испытывал сожаления, расставшись с ним. Эти волны несли мне надежду, подобно воде, наполняющей высохший пруд. Отсюда, из окна, я видел море – гладкое, словно зеркало под лучами луны, – но звук волн становился громче. Значит, правду сказал мне Эдип в Колоне: сила действительно возвращается. Боги послали меня, чтобы я стал проводником ему; за этим же они прислали ко мне Ликомеда. «Если дом мой чем-то напоминает тебе собственный, воспользуйся им».

Да. Прибой в ушах моих все усиливался, не звонкий и восторженный, как было на Пниксе, а ровный, уверенный и могучий. Горечь оставляла меня. Смерть моя послужит не чужому народу, как гибель Эдипа Фиванского. Пусть отец Посейдон примет ее и израсходует дар на нужды народа. А беда придет, как предвещал мой сон. Там, в сновидении, с ними не было царя – быть может, он не посмел дать обет. Но они знали меня и выкрикивали мое имя, которое пронес сквозь века какой-то сказитель. Так что пока поет аэд и помнит дитя, мне не уйти от Скалы.

Этот балкончик примыкает к телу Скалы. А дальше на ней ниточкой тянется тропинка. Довольно и ее. Если я брошусь с балкона, скажут, что царь Ликомед убил меня. Неприлично позорить хозяина. Цену крови моей вправе взыскать только один Акамант, но даже он, наполовину критянин, знает, какой смертью гибнут эрехтиды. Должно быть, это козы протоптали тропинку. Мальчишка Ахиллес, наверно, лазил сюда, проверяя силы. Здесь не место для хромоногих, но тем лучше. Пусть все сочтут мою смерть несчастным случаем – кроме тех, кто знает.

Приходит прилив. Вздымается море, спокойное, могучее и блестящее… И я снова поплыву в нем под луной наперегонки с дельфинами, с песней… Нужно только прыгнуть, чтобы ветер растрепал волосы…

Содержание легенды о Тесее в том виде, в котором она дошла до греков классического периода, вкратце приведено далее. Уместно, однако, пояснить мою интерпретацию юности Тесея до возвращения с Крита, данную в романе «Царь должен умереть».

Принято считать, что в Микенской Греции сосуществовали две формы божественной царской власти. Пеласги, или береговой народ, и минойцы поклонялись Матери Земле, царственный супруг которой являлся фигурой, не обладающей собственной ценностью, его приносили в жертву в конце каждого земледельческого цикла, чтобы юность земли и плодородие ее возобновлялись. Греческое завоевание принесло на Крит наследственную царскую власть, но старинный культ отчасти сохранялся. Ариадна была его верховной жрицей по праву рождения.