Енё Рэйтё - Три мушкетера в Африке

А мы даже говорить не могли, только шепотом: язык потрескался, горло распухло от жажды. И все же мы не забывали время от времени подносить к пересохшим губам пустую фляжку.

– Здесь и расположимся лагерем, – неузнаваемо хриплым голосом выдавил из себя Альфонс Ничейный.

Ивонна бодро соскочила наземь, а вот в нас особой прыти не наблюдалось. Я нечаянно обронил свою фляжку, колпачок отскочил и покатился прочь.

– Вода! – испуганно вскрикнула Ивонна и проворно подхватила фляжку, откуда не вытекло ни капли. Изумлению ее не было границ, а мы не решались взглянуть друг на друга. Девушка сунула внутрь палец, ощупала горлышко фляжки – разумеется, оно было сухим, суше не бывает. Ивонна вскинула на нас взгляд, ласковый и грустный; глаза ее наполнились слезами.

– Вы… отдали мне… всю воду?

– Какие пустяки… Не о чем говорить… – Мне и правда не приходило на ум ничего путного.

Она стиснула мою руку в ладонях.

– Смогу ли я когда-нибудь расплатиться с вами за все… что вы для меня сделали?

Альфонс Ничейный возился с верблюжьим седлом, а Хопкинс буркнул нечто вроде того, что мы, мол, в свое время предъявим счет, и прикинулся сердитым. Но Ивонна подошла к нему и нежно обхватила руками его заросшую щетиной физиономию.

– Сколько бы вы ни притворялись, уж я-то знаю, что вы – истинный рыцарь и мушкетер.

– Я бы попросил не обзываться тут по-всякому!.. – взъерепенился было Хопкинс, но Ивонна внезапно чмокнула его в щеку. Наш Чурбан зарделся, что твоя красная девица, и даже икнул на нервной почве.

Хочешь не хочешь, а вечером во что бы то ни стало надо было пробраться в оазис. Играть в «орел и решку» на сей раз не требовалось: в Немас-Румбе рискованную задачу взял на себя Хопкинс, стало быть, теперь очередь была за нами. Хопкинс поначалу требовал «отставить эти штучки» (раз и навсегда!), но затем вынужден был уступить.

– Берегите себя… – шепнула Ивонна и обняла меня.

– Не время разводить телячьи нежности! – тотчас вмешался Ничейный. – Пошли!

Я проверил, в порядке ли мой револьвер, а Альфонс тем временем припал к ручке Ивонны. Припал и не отпадал целую минуту, и мадемуазель гладила его по головке.

На эти телячьи нежности время нашлось!.. Ну, что вы скажете?

По пути к оазису я решил кое-что выяснить.

– Помнишь, еще в Мансоне ты рассказывал мне о письме, где мадемуазель Ивонна якобы упоминала обо мне?

– А?… Что?

– Так вот она утверждает, будто бы писала тебе всего один раз!

– В самом деле? – удивился он. – Ох уж эти женщины!

– Хватит пудрить мне мозги! Выходит, подловил приятеля на крючок?

– Чудак ты, право! Ивонна не из тех, кто с первой минуты выдает объект своих чувств!

– Нельзя ли пояснее?

– Тебе как писателю следовало бы знать, что светские барышни отличаются сдержанностью. Даже, я бы сказал, скрытностью.

Нашел кого учить! А то я без него не знаю…

– Уж не воображаешь ли ты, будто мадемуазель бросится тебе на шею и начнет объясняться в любви? Да если на то пошло, сегодня я наслушался от нее упреков за то, что выболтал ее заветную тайну!

– Правда, что ли?

– К чему мне врать? А вот с твоей стороны некрасиво домогаться признания девушки столь бестактным образом!

Стыд и позор выслушивать нравоучения от какого-то Ничейного! Мог бы и сам сообразить, на то ты и писатель.

– Думаешь, она кокетничает со мной?

– Вот уж нет! Просто ей хочется получше узнать человека, которому она намерена отдать свое сердце.

– Но с тобой она… вроде как ласкова…

– Писатель, знаток человеческих душ, ты меня удивляешь! Разве тебе не доводилось слышать, что женщина старается вызвать ревность в том, кто ей мил? Будь она влюблена в меня, держалась бы ласково с тобой.

Как это я своим умом не допер!

– Разговоры в сторону! – скомандовал Альфонс. – Оазис уже близко, подберемся ползком.

Ночную тишину пустыни нарушали только отвратительные вопли гиен, шныряющих вокруг оазиса: то тут, то там они возникали перед нами, носясь парами или тройками. В самом оазисе, судя по всему, было спокойно. Доносился заунывный голос муэдзина, призывавшего к полуночной молитве. Ползком подобрались мы к ближайшей глиняной хижине. Осторожно, держась вплотную к стене, обогнули ее, двинулись дальше. У входа в соседнюю хижину сидел старый араб и монотонным голосом бормотал что-то себе под нос. Побормочет, побормочет и бухается башкой о землю, потом опять принимается за свое.