Оскар Мединг - Медичи

Савонарола простер руки, как бы заклиная, и в глазах его светился необычайный огонь.

Все были взволнованы и потрясены его словами, даже тонкая, ироническая улыбка Калкондиласа исчезла. Несколько секунд царило глубокое молчание.

– Вы говорили прекрасно и, к сожалению, справедливо, уважаемый брат, – сказал Лоренцо, поднимая свое выразительное лицо, – хотя ваше порицание, пожалуй, слишком резко. Существует же немало истинных и преданных служителей церкви, которые исполнены горячей веры и проповедуют любовь и смирение…

– А сами одеваются в пурпур, заимствованный у светских властителей, подобный тому, который стражники, издеваясь, надели на Спасителя! – прервал Савонарола.

– Ну, – с улыбкой заметил Лоренцо, – свободу, которую вы требуете для народа, а также для бедных и угнетенных, как доказательство христианской любви и братства, вы найдете, пожалуй, и у нас. У нас в республике народ свободен и граждане равны в своих правах!

– А все-таки в этой республике вы, Лоренцо Медичи, господин и повелитель, утопаете в королевской роскоши! – воскликнул Савонарола. – Разве вы не знаете, что сказал Спаситель богатому юноше? «Продай все и раздай деньги нищим, если хочешь следовать за мной».

– Если мне принадлежит власть, – возразил Лоренцо, – то она добровольно дана мне доверием народа и так же может быть отнята, но ни один бедняк не уходит от меня без помощи.

– Весьма возможно, – мрачно сказал Савонарола, – но разве подарок из милости, не требующий жертвы и не уменьшающий богатства, является доказательством братской любви? Я один не могу изменить мира, – продолжал он со вздохом, – но я всегда буду неустанно говорить, что надо изменить жизнь церкви и народа, если мы хотим удостоиться второго пришествия Христа. Анжело Полициано, я хорошо знаю вас, вы занимаетесь поэзией и мастерски владеете словом, но ваш талант служит силе и блеску, житейским радостям и удовольствиям, а моя песнь – и люди должны ее слушать – будет воспевать славу церкви, истинную славу, которая не блещет золотом и пурпуром, но сияет лучезарнее всякого земного света.

И он как в экстазе поднял глаза. Потом его руки безжизненно опустились, он сгорбился, и взгляд его опять стал холоден и спокоен.

– Благодарю вас, Лоренцо Медичи, – сказал он, – за пожертвования моему монастырю. Ваши письма я передам нашему высокочтимому настоятелю. Каждое доброе дело, если оно исходит из доброго побуждения, угодно Богу, и ваше тоже вам зачтется.

– А я благодарю вас, почтенный брат, за то, что вы откровенно говорили, и если я не вполне разделяю строгость вашего суждения, то все-таки такие слова – хорошее лекарство от болезни, заразившей, к сожалению, весь свет и даже церковь… Здесь было бы подходящее поприще для вас, – продолжал он после краткого раздумья. – Монастырь Сан-Марко был бы достойным вас приютом, а в гражданах нашей республики, и прежде всего во мне, вы нашли бы почтительных слушателей. Вы попрекнули меня властью, данной мне свободным народом. Если хотите, эта власть будет к вашим услугам и отворит вам двери Сан-Марко, откуда ваше слово дальше разнесется по свету, чем из кельи в Болонье!

– Благодарю, – отвечал Савонарола, – я уже подчинил свою волю законам ордена. Если мне потребуется убежище, я приду к вам, но не служить вашему могуществу, а возвещать славу церкви и богатым, и бедным. Мне оказали гостеприимство в вашем доме, и я прощаюсь с вами с благословением, как должно гостю, принятому вами во имя Христа, и буду молиться, чтобы дух Евангелия жил под вашим кровом, очищая вашу душу от земной гордости и тщеславия. Завтра я уйду и не буду больше мешать вам.

Он осенил крестным знамением почтительно склонившегося Лоренцо, слегка кивнул головой остальным и вышел.

– Странный господин, – медленно проговорил Полициано. – Он хотел бы заселить весь свет кающимися грешниками… Ну, меня он не обратит в свое суровое учение! Свет и блеск так прекрасны! Создатель дал нам мир на радость и счастье, так почему же не пользоваться с благодарностью таким даром?

– А все-таки он, пожалуй, прав, – сказал Лоренцо, – говоря, что свет и, главное, церковь нуждаются в улучшении. Нам с огорчением приходится чувствовать, что глава церкви стремится для себя и для своих близких к преходящему блеску и в злобе и ненависти забывает христианскую любовь. Кажется, что в словах монаха я слышу голос будущего, в котором разразятся грозы, чтобы очистить удушливый воздух, окружающий нас.