Оскар Мединг - Медичи

– Фиоретту? – переспросил Монтесекко. – Как она попала сюда?

– О, я не ошиблась! – воскликнула Клодина. – Я много лет не видела ее, но она мало изменилась, только стала выше и красивее. У нее было такое же грустное выражение, как тогда, когда я прощалась с ней, чтобы бежать к тебе.

– А может быть, это случайное сходство?

– О нет, это она! Я уж хотела взять ее за руку и назвать по имени, но она с испугом закрылась кружевами, а мужчина, который с ней был, что-то шептал ей на ухо со злой улыбкой. Тогда я остановилась, так как не могла при людях выдавать твою и мою тайну, и она, очевидно, тоже скрывалась. Но я ни на секунду не упускала ее из виду. Когда толпа последовала за шествием в город, она пошла по улице, ведущей к этой гостинице, так что я могла идти за ней, не возбуждая подозрений Луиджи. Ее спутник что-то горячо говорил ей, и они оба вошли в калитку сада с высокими деревьями, а я оглянулась как бы случайно и сказала Луиджи: «Какой чудный парк за этой стеной. Верно, очень важный вельможа живет в этом доме с блестящей крышей?» – «Да, – сказал мне Луиджи, – этот дом и парк принадлежат известному зодчему Антонио Сан-Галло, близкому другу дома Медичи». – «А он женат?» – спросила я, скрывая волнение. «Нет, но ему стоит только захотеть, и любая из красавиц и аристократок пойдет за него». Когда я опять оглянулась, – продолжала Клодина, – спутник Фиоретты вышел из калитки и быстро направился к городу. Больше я не спрашивала, но знала, что хотела: Фиоретта во Флоренции и скрывается в доме Антонио Сан-Галло, этого достаточно, чтобы найти дорогу к ней. Ты должен это устроить, Баттиста, хотя бы выдав мою тайну. Если этот Антонио любит ее, что весьма вероятно, и если она последовала за ним, то он не откажется отвечать тебе, когда ты придешь от имени сестры Фиоретты.

– Если ты уверена, что не ошиблась, то это можно будет устроить. Антонио я знаю только по имени, но его друзья могут помочь мне, и тайна разъяснится, да и Фиоретта, вероятно, не захочет скрывать ее от сестры.

– О, как я хотела бы увидеть ее и узнать о родителях. Даже самое тяжелое известие лучше неизвестности. Мне так трудно было удержаться, чтобы не заговорить с ней, но так лучше, a ты, Баттиста, все узнаешь и устроишь.

– Может быть, вообще устроится все наше будущее, – сказал Монтесекко, нежно обнимая ее. – Я стремлюсь бросить свою службу у графа Джироламо. Я поговорил с Лоренцо де Медичи, и, ей-Богу, он не такой человек, как все остальные. Служить ему и Флорентийской республике большая честь. Да и я ему, кажется, понравился. Я думаю, недалеко то время, когда ему потребуется мой меч. Служба Флорентийской республике дала бы нам прочную оседлость, и я со спокойным сердцем оставлял бы тебя, уходя сражаться за честное и благородное дело.

– О, как это было бы хорошо! Тут так близко от моей родины, – сказала Клодина. – Если мои родители живы, то они оценят тебя и дадут нам свое благословение. Я даже боюсь думать о таком счастье.

– Будем надеяться! – сказал Монтесекко. – Постараюсь как можно скорее устроить нашу судьбу.

И его лицо осветилось счастьем и радостной надеждой.

– Перед сном дай мне послушать твой голос, он не раз ободрял меня в тяжелые минуты.

Он притянул ее к себе на диван и дал ей в руки мандолину, и скоро раздалась веселая песенка в темпе марша, а снизу, из большого флигеля, доносились грубые голоса солдат.

Во дворце Медичи до поздней ночи шли оживленные приготовления. Слуги накрывали столы в роскошных залах, украшая их драгоценным серебром и цветами. Повара все готовили для парадного завтрака, так что на другой день работа предстояла только очагам.

В небольших приемных Лоренцо после ухода Клариссы с детьми собралось несколько друзей, с которыми Лоренцо любил отдыхать от дел. Тут были молодой Полициано и пожилой уже грек Дмитрий Калкондилас, с умным бледным лицом, а сегодня еще пришел живописец Сандро Боттичелли, желавший показать Лоренцо эскиз картины, которую он писал для церкви Санта-Мария Новелла. Лоренцо внимательно осматривал небольшой эскиз картины, стоявший перед ним на мольберте между двумя канделябрами. Боттичелли объяснял свой замысел, а Полициано и Калкондилас, слушая его, стояли в стороне. Картина изображала поклонение волхвов и была мастерски написана, даже в самых мельчайших подробностях. Старший из волхвов низко наклонился перед Мадонной и с благоговением целовал ногу младенца Христа, в доказательство того, как объяснил Боттичелли, что могущественный царь Востока признал родившегося Спасителя царем всех правителей земных. Лоренцо долго всматривался в выразительное лицо волхва, потом вопросительно посмотрел на Боттичелли и с волнением спросил: