Светлана Лаврова - Рубин для мастодонта

Над ларцами с папоротниками возвышалась стоявшая на витом столбике большая птичья клетка. Ну очень большая. Целую дивизию популярных в этом сезоне канареек можно было разместить. Об обитателе клетки, пожалуй, расскажем подробнее.

В хороших домах было модно держать в клетках маленьких певчих птичек, привезенных из дальних стран. Дамы умилялись щебетанию и милым повадкам, хвастались друг перед другом голосами своих любимиц, а уж если попадалась говорящая, то рейтинг владелицы взлетал неимоверно. И однажды миссис Беннинг обмолвилась при соседе мистере Резинге, что не прочь иметь такую пичужку в золоченой клетке.

– Я бы слушала ее чириканье, когда сижу в гостиной и вышиваю, – сказала миссис Беннинг. – Как это поэтично. И герцогиня Ретленд тоже имеет птичек.

– Так за чем же дело стало! – воскликнул мистер Ретленд. – Я счастлив доставить вам радость, миссис Беннинг. У меня есть знакомые моряки, так что уверен, проблем с птичкой не будет.

– Только не очень маленькую, – попросила миссис Беннинг. – А то у миссис Фолкнер уж такая крохотная канареечка, что ее и не разглядишь. А у меня глаза устают от вышивания, мне лишний раз их напрягать вредно.

– Привезем не очень маленькую, – согласился мистер Резинг, посмеиваясь. И не прошло и двух недель, как мистер Резинг, сгибаясь под тяжестью ноши, приволок в гостиную Беннингов клетку, в которую при некотором усилии мог бы поместиться и он сам.

– Ох, – сказал мистер Беннинг. Миссис Беннинг уронила вышивание.

– Птичка, – отдуваясь, объяснил мистер Резинг. – Попугай из Новой Зеландии. Редкость. Даже у герцогини Ретлинг нет такого. А у королевы Виктории всего один. Сейчас я его выпущу из клетки, пусть немного встряхнется.

И отпер задвижку. Горничная Мери пискнула и спряталась за штору.

Из клетки вышла серьезная птица размером с дикого индюка*. Наследник Бобби был поменьше её. Птица сделала пару шагов, осмотрелась и сказала:

– Кошшшмар.

– Он говорящий, – объяснил мистер Резинг. – Знает два слова: «кошмар» и еще одно неприличное слово на новозеландском языке. Моряки – не слишком воспитанная компания для порядочного попугая, вот и нахватался дурных манер. Вы просили не очень маленькую птичку. Вот мне и привезли не очень маленькую. Он весит около стоуна*

Попугай прошел еще несколько шагов, презрительно глянул на мистера Беннинга и фыркнул.

– А сам-то! – обиделся мистер Беннинг. – На себя посмотри.

Попугай на себя смотреть не хотел, а хотел на миссис Беннинг. Она ему явно понравилась. Попугай подошел к миссис Беннинг, потерся головой о ее ногу и заурчал*

– Какой милый! – расцвела миссис Беннинг, польщенная этой неожиданной лаской. – Какая лапочка! А как его зовут?

– Кеша, – представил гостя мистер Резинг. – Это типичное новозеландское имя.

И Кеша остался жить у Беннингов. Джоку Симонсу заказали красивую золоченую клетку на витом резном столбике и поставили в гостиной, там Кеша обычно обитал, вызывая восхищение и зависть гостей. Младшая дочь Алиса научила его говорить: «Кеша хороший. Кеша хочет печенюшку», от чего гости просто млели. А еще он совершенно самостоятельно выучил «Шштоб тебя, зараза» (цитата от горничной Лиззи, которой приходилось кормить монстра и убирать в клетке) и «Добавь сернистого мышшшьяка и мышшшьяковокислого натра, и будет хорошшшо» (цитата от еще одной младшей дочери Мегги, увлекавшейся химическими опытами).

В противоположном от Кеши и самом дальнем от окна углу между двумя напольными вазами сомнительного китайского происхождения стоял небольшой рояль, ножки его были красиво задрапированы бело-розовый кисеёй*, а иначе он выглядел слишком голоногим. На крышке валялись ноты, стоял незажженный канделябр и длинный вышитый бисером футляр непонятно от чего. Там же, в самом защищенном от сквозняков месте, располагалось кресло Луизы, второй дочери Беннингов, болезненной и слабой. Обычно по вечерам она томно полулежала в кресле, прикрытая пледом, несмотря на жару, или медленно вставала и играла на рояле. Играла она плохо, а пела хорошо – единственная из всех Беннингов она обладала слухом и голосом. Остальным, как говорится, динотерий на ухо наступил.

Следующими по старшинству после Луизы шли две близняшки* – Алиса и Магдален, она же Мегги. Они родились одновременно, но получились совершенно непохожи. Алиса – изящная, хрупкая, с тонкими чертами лица, очень похожая на тётушку Маргарет. Мегги – крупная, крепкая, нескладная, с твёрдыми румяными щеками, а еще и рыжая, что в те времена считалось некрасиво и вообще признак испорченной натуры. Словом, Алису Создатель нарисовал акварелью, а Мегги – толстыми мазками масляных красок, да еще и в современной манере, как эти нечестивые французы в Париже*, над которыми смеются истинные ценители живописи. Луиза не выезжала в свет* по болезни (хотя чем она болеет, никто не знал), а Алиса и Мегги – по малолетству. А София выезжала, была и в Лондоне, и на скачках в Аскоте, она совсем взрослая барышня.