Дарья Доцук - Домик над обрывом

Великанша храпит, а я умираю от страха. Но ей до этого дела нет – она слишком занята и каждый раз старается всхрапнуть погромче. Утащат меня утопленники, она и не заметит. А они утащат, обязательно утащат, и я стану такая же, как они – белая, перепончатая и луноголовая.

Как хорошо наверху у мамы! Так высоко им ни за что не залезть. Они и ходят-то еле-еле – ноги с непривычки заплетаются.

И тогда я ка-а-ак хлопну Великаншу по плечу. За то, что мне страшно, а она спит себе как ни в чём не бывало, за то, что заставляет решать задачи, за то, что всё время ворчит, и за то, что не разрешает ночевать с мамой.

Я уже готова расплакаться, а она лишь промычит что-то, перевернётся на другой бок и ненадолго притихнет. И так каждую ночь.

Я заглядываю в мамину комнату и спрашиваю тихонько:

– Мам?

Она молчит, и я повторяю громче:

– Мама?

– М?

Я подбегаю и сажусь у неё в ногах.

Она поворачивает ко мне голову, ненадолго приоткрывает глаза и берёт меня за руку своими прохладными музыкальными пальцами, вовсе не грубыми и шершавыми, как у Великанши.

– Привет, Ксенчик.

Голос у неё слабый и поскрипывает. Мама теперь редко разговаривает, но слова всё равно звучат приятно и ласково, как будто кошка урчит.

На щеке у мамы отпечатались маленькие складки подушки. В полутьме они похожи на шрамы, но, если мама проснётся и встанет, они быстро сойдут.

– Мам, будешь кушать? Есть курица, суп, хлеб, помидоры!

Мама тихонько стонет, как будто у неё вдруг что-то заболело. Она приподнимается на локтях, тянется за лекарством, откручивает крышку и отпивает. Губы у неё становятся фиолетовые. Она морщится, ждёт немного и делает ещё глоток.

– Мам, ну пойдём?

– М-м. – Она снова откидывается на подушку, закрывает глаза и добавляет устало и хрипло: – Я пока не хочу, малыш. Что-то я себя неважно чувствую.

Мама не всегда отказывается, и тогда Великанша приносит ей еду на столике-подносе. Иногда мама даже спускается на кухню, а после еды недолго сидит на крыльце, щурясь от солнца, и я успеваю рассказать ей про горы, домики для фей и пожаловаться на задачи по математике.

Но чаще маме нездоровится, и она ничего не хочет – ни курицы, ни хлеба, ни помидоров. Тогда Великанша даёт мне тарелку каши, и я отношу её маме. Пока мама ест, я ей тоже что-нибудь рассказываю – то, что прочитала или сама придумала, ей нравится слушать истории.

Я сижу с ней ещё немного, пока её дыхание не становится глубоким и едва различимым, и тогда иду вниз.

– Ну? Будет? – уточняет из-под лестницы Великанша.

– Нет, заснула.

– Ладно, садись. Остыло уже! – резко говорит она и бросает ложки на стол.

Стол у Великанши под лестницей, потому что в кухне места нет – всё занято банками и ящиками с помидорами, которые громоздятся друг на друге чуть ли не до потолка. По четвергам за ними приезжает дядя Руслан и увозит на рынок, но Великанша быстро заменяет их новыми.

Я подбираю ложку и начинаю есть суп. Он тёплый и вкусный, и даже хорошо, что остыл, горячий я не люблю.

Мы едим молча. Великанша торопливо носит ложки в рот, как вёдра на пожар, и, пока жуёт, смотрит в тарелку с укором, как будто та отвлекает её от важного дела. Я за ней не поспеваю, но очень стараюсь. Когда остаётся один бульон, Великанша берёт суповую тарелку как чайное блюдце и с шумом выпивает всё до капли, а напоследок протирает тарелку хлебом, чтобы ничего не пропало.

Она щедро посыпает сахаром нарезанные помидоры, и они становятся на вкус ну точно как ягодный пирог – много мякоти и сладкого сока. Это Великанша здорово придумала, мы все любим сахарные помидоры – и мама, и папа, и я. Правда, мама их больше не ест, не хочет без папы.

– А папа уже скоро приедет?

Великанша вздыхает. Она не любит, когда я об этом спрашиваю, она вообще не любит вопросов, так что я стараюсь спрашивать пореже, только когда уже совсем невмоготу.

Вместо ответа Великанша собирает в руку хлебные крошки с клеёнки и говорит:

– Поела? Тогда неси учебник.

– А можно попозже?

– Когда – попозже? Встала бы с утра, сделала всё на свежую голову, и гуляй себе до завтра. Так нет же, нам неохота!

Правда, ужасно неохота. Ну не люблю я с утра. Утро – оно всегда такое новое, и кажется, что непременно случится что-то удивительное. Я даже встаю специально пораньше, чтобы оно подольше длилось. Как можно портить его задачами?