Эдуард Салениек - Белочка Майга

Мамуся упрекала девочку:

— Ты кто: ребёнок или жеребёнок? Налетишь на что-нибудь, покалечишься. Или хватишь, вспотевшая, холодной воды — и конец!

А папа весело смеялся:

— Ничего, рысью так рысью, галопом так галопом! Майге не нужны будут ни коляска, ни велосипед. Понадобится соль для крупы — помчится в Ригу с мешочком через плечо.

Бабушка вздыхала:

— Что сказать? Вот если богатей требует: шире шаг! — тогда уж лучше плестись, согнувшись в три погибели. Этому кровопийце всё равно никогда не угодишь! А сама… Почему бы не побегать, если самой хочется?

Домашние так и решили: бегать не возбраняется, ребёнку бегать даже полезно. Лучше быть белочкой, чем неповоротливым медвежонком. Но побегаешь — ни в коем случае не пей холодной воды! Раз заметят — всё! Выйдешь навсегда из доверия!

Белочка Майга понимает не хуже других: нельзя разгорячённому человеку пить холодную воду. Можно заболеть, даже умереть. И она привыкла обходиться без воды. Как ветер. Он ведь тоже мчится и мчится без остановки, а пить никогда не попросит. Вот конь — другое дело, конь после тяжёлой дороги всегда тянется к воде. Потому-то его и привязывают, чтобы отдохнул в сухоте час-другой.

— Где же ты пропадала? — У бабушки обиженно вытягиваются губы. — Звала я, звала-кричала, даже помело с кочергой стали надо мной посмеиваться: «Вот видишь, старая Ажа, Майга тебя нисколечко не любит. Ускакала в кузницу и забыла дорогу домой».

У бабушки очень старое имя — Ажа. Папа говорит, что второго человека с таким именем днём с огнём не сыскать. И Майга гордится: «У Мо́нты бабушка Тэ́кла, у Эльзочки — Лиза, у Ми́рзды — Ми́нна. А у меня — Ажа, единственная во всём мире».

Девочка качает головой:

— Нет, бабуся, я не была в кузнице. Я Герту веселила.

— Что, разругались? — Старушке ох как не нравятся озорные искорки в глазах Белочки.

Майга кладёт руку на сердце:

— Честно! Хочешь, расскажу, как получилось?

Все Мелнисы большие охотники до шуток. Иной раз у них и не поймёшь, где правда, а где весёлая выдумка. И всё же разобраться нетрудно.

Когда, к примеру, папа сожмёт руки в кулаки, то будь уверен: как он сказал, так и есть. У мамуси вся сила в глазах. Как топором отрубит: «Говорю — значит, было!», а глаза у самой в это время словно светятся.

А вот с бабушкой надо держать ухо востро! Такую историю сочинит, что поневоле уши развесишь и попадёшь впросак. Но если старушка скажет: «Честное слово», — точка. Ни отнять, ни прибавить. Сущая правда! Но Ажа Мелнис и здесь может схитрить. Если не вслушаешься как следует, обведёт вокруг пальца. Вместо «честное слово» она проговорит торопливо: «Чистое слово», либо короче: «Чес-слово», и заставит поверить чепухе. С одной только внучкой это ей не удаётся. У Белочки тонкий слух, взаправду как у лесного зверька.

А как же сама Майга? Как узнать, когда она шутит, а когда говорит правду? Очень просто: положит руку на грудь — значит, не выдумала.

Вот и теперь её загорелая рука лежит на сердце:

— Правда же, бабуся! Я помогала Герточке время коротать.

А бабушка всё не верит, всё сомневается. Почему же такое буйное веселье в Белочкиных глазах? Неспроста это, неспроста! Ажа выносит из кухни тарелку с блинами.

— Ох и блины, ну и вкусные! Давно мне такие не удавались. И большие — как на выставку.

— Ого, вот так большие! — Майга смеётся, надувая щёки.

— Эти тебе не большие? — удивляется старушка. — Какие бы ты тогда, интересно, хотела?

— Ну, скажем, такие, чтобы можно было надеть на кол. Я бы тогда села в тень под блином, отрывала бы по кусочку и ела.

Теперь уже смеются обе. Когда же Белочка всерьёз принимается за блины, бабушка начинает расспрашивать:

— Так как же ты всё-таки забавляла Герточку?

— Ну так… Я сбежала к Дабрите и там, за горбатым дубом, пускаю себе кораблики. Откуда ни возьмись — Герта. И сразу кричать: «Жаба, ты что тут делаешь?» Я говорю: «Кораблики пускаю. Ты тоже можешь, если хочешь». А она опять: «Убирайся! Тебе тут не место. Это моя река!» Я повернулась к ней спиной. А она всё шипит да шипит! И тут как из-под земли выскочила сама тётя хозяйка и давай, и давай: «Герта, деточка, ты что, рехнулась? Вступаешь в разговоры с какой-то оборванкой». А Герта: «Ничего, мамахен, эта страшила меня веселит». Потом тётя хозяйка ушла, а Герта схватила длинный прут и давай хлестать по воде в мою сторону. Да ничего у неё не получилось. Она, наверно, видела, что другие так воюют, но ведь сама-то не умеет. Себя же и забрызгала. Я хотела её поучить, а она сразу хныкать.