Лев Парфёнов: Неделя приключений

— Спишь, бывало, и видишь: туман над Сужей, и лес вот этот, и будто ты мальчишкой бежишь босиком по лугу… Бежишь, аж ветер свистит в ушах… Трава под ногами фырскает… сырая трава, душистая… Проснёшься: нары, решётка на окнах… Везли нас на пароме через реку. По берегам тайга дремучая, воля вольная… Ну, думаю, либо пан, либо пропал… И махнул в воду. Стреляли в меня, да не попали. Видно, не судьба…

Старик положил руку Прохору на плечо.

— А ты полно, Проша… Может, всё образуется.

Прохор покачал головой.

— Нет, дядя, не образуется…

Посветлело, и Кирилл Спиридонович увидел на племяннике добротный черный пиджак, хромовые сапоги, грязные, но крепкие — видно, новые. Ему захотелось узнать, где он раздобыл такую одежду, но спросить почему-то боялся.

Прохор уловил его взгляд, криво усмехнулся. И вдруг неузнаваемо изменилось его лицо. Черты, смягчённые раздумьем, стали жесткими, тоска исчезла из глаз, появился в них нагловатый, хмельной блеск, обмелели они, словно омуты, из которых ушла вода и показалось грязное, неприглядное дно. Изменился и голос. Куда девалась тихая, грустная задушевность? Был он хриплый, насмешливый, нарочито резкий, словно Прохор выхаркивал слова.

— Что, дядя Кирилл, шмутками интересуешься? Содраны с одного гражданина. Ничего, приличный пиджачишко?..

«Господи Иисусе Христе, — мысленно перекрестился Кирилл Спиридонович. — Да неужто ж он?.. А рожа-то, рожа-то!.. Душегуб, как есть душегуб…»

Прохор хмельно улыбался. Испуг дяди доставил ему какое-то странное, болезненное удовольствие.

— Уж больно хороший ты мужик: взялся утешать… ручку на плечо… Ха-ха… — Голос Прохора звенел громко, напряжённо, почти истерично.

— А знаешь, кто теперь твой племянник?! Гордись: опасный государственный преступник. И тебе за укрывательство может хороший срок обломиться. А за поимку — награда. Хочешь награду?! Ну, чего сидишь?! Беги в милицию, собирай народ, лови Прохора Локотникова!..

Прохор осёкся и уронил голову в ладони, словно налилась она вдруг свинцом.

— Тише, ради Христа… — залепетал Кирилл Спиридонович, испуганно оглядываясь. — Что ты, Проша, этакие слова! Чай, на мне крест. Да и с властью советской я целоваться не собираюсь. Опять же один ты у меня остался… Уйти бы всё ж таки тебе. Ведь отсюда искать-то начнут.

Прохор поднял голову, и опять старика удивила происшедшая с ним перемена. Лицо было спокойное, серьёзное, взгляд ясный. Голос зазвучал ровно, с обычными человеческими интонациями, по-деловому:

— Ты забудь, что я тут болтал. А насчёт того, что искать меня начнут в Ликине, это правильно. Только куда пойдёшь? Нужны деньги и документы. Вся надёжа на тебя, дядя Кирилл. Помоги!

Старик поёжился от утренней прохлады.

— Да ведь оно конечно… ежели, например, было бы где взять. Колхозные заработки, сам посуди, Проша, какие…

— Ну ты не прибедняйся. Золотишко-то у тебя есть, я же знаю.

— Господи, твоя воля!.. Да с чего ты взял?!

— Ладно, потом поговорим, — устало сказал Прохор и прилёг на спину.

Минуту длилось молчание.

— А что, Машка Сухова не замужем? — голос у Прохора был нерешительный, словно он боялся услышать ответ. — Я ведь с ней гулял, жениться думал.

— Какое!.. Выскочила.

— Так. Председателем Юдин?

— Он.

— А Серёжка Емельянов, поди, уже в начальники вышел?

И тут Кирилл Спиридонович разговорился. Ещё не отдавая себе ясного отчёта, он рассказывал о Емельянове так, чтобы разжечь в душе Прохора зависть и ненависть к нему. Теперь Серёжка коммунист, первый человек в МТС, зарабатывает много. Юдин что-то прихварывать начал. Не иначе, Серёжку после него изберут председателем. Девки по нём все поголовно сохнут. Ещё бы, жених завидный, из себя представительный. Не удержался, приврал:

— Машка-то Сухова после тебя к нему, вражьему сыну, прислонялась.

Кирилл Спиридонович видел, как мрачнел Прохор, как ходили на лице его желваки и в глазах появилась злая тоска. Думал: «Теперь бы с Серёжкой тебе, парень, встретиться один на один». Но вслух не смел заикнуться об этом.

— Ладно, — тяжело и утомлённо, словно язык у него вдруг стал каменным, сказал Прохор. — Где мне жить? Посоветуй.

— Да ведь где? На мельнице, пожалуй, можно. Дорогу-то помнишь?

— Помню. Просёлком.

— Не дело. Опасно тебе просёлками ходить. Проведу я тебя через мелколесье неприметной тропкой.

— «Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой», — невесело пошутил Прохор.

Совсем рассветало. На востоке уже полыхала заря. В деревне замычали коровы, запел с переливами пастуший рожок.