Олег Раин - Капризная маркиза

Замерев на перекрестке, я покрутила головой, отыскивая светофор, но наткнулась на табличку «Piéton priorité». Мудрецы французы прекрасно помнили, что яйцо на свет произвела все-таки курица, а вовсе не наоборот. Так что правило «преимущества прохожих» я восприняла с энтузиазмом. И подумала, что Денис, шагай он рядом, наверняка бы, довольно показал большой палец. А вот Макс, скорее всего, криво бы ухмыльнулся. Все-таки они были чрезвычайно разные, мои воздыхатели. «Город для детей, а улицы для людей» — так однажды выразился Денис, когда спор зашел о прогрессе. Макс высказался более цветисто и длинно. Настолько длинно, что пока его слушали, о Денисе успели забыть. И получилось, что тот раунд Макс как бы выиграл, хотя, по сути, наверное, и нет. Но так вот они и сосуществовали, проживая на разных материках и в разных временных измерениях. Пожалуй, не было бы меня, эти мачо и близко друг к другу бы не приблизились. Я их сводила и склеивала. Все равно как огонь и воду.

Еще раз скользнув глазами по разрешающей табличке, я пересекла улицу наискосок, и, о чудо! — дисциплинированные водители начали притормаживать, дожидаясь момента, когда я ступлю на бровку тротуара.

Кажется, это слово (я говорю о тротуаре) первым позаимствовал из французского Александр Блок, а потом уж пошло-поехало. Но вот к улочкам Старого Парижа привыкнуть было сложнее. Они походили на лабиринт из детских головоломок, зигзагом скакали вправо и влево, раздваивались и разбегались лучиками звезды. При этом сами здания напоминали куски неровно нарезанного торта — те самые гигантские треугольники, которые я видела с самолета. Теперь я могла потрогать их руками, и я не стеснялась — вовсю трогала. О некоторые углы, казалось, можно порезаться — такие они были острые.

— Зачем так строят? — поинтересовалась я у случайного прохожего, но он лишь растерянно пожал плечами и улыбнулся. Хорошо так улыбнулся — виновато. Моего русского он не понял, однако и уходить, не оказав помощи, не спешил. Сжалившись, я по-французски поинтересовалась у него временем. Он тут же радостно засуетился, принялся что-то подробно объяснять — не иначе как рассказывал про часовые пояса, географию городов и разницу в планетарном времени. Но время, если честно, меня не интересовало. А интересовали исключительно острые углы. Они мешали людям жить — и они топорщились повсюду — во всем нашем ощетинившимся мире. Только тут, на парижских улицах, это становилось особенно явным. Конечно, это был старый Париж, — на окраинах давно так не строили, но молодчаги французы не рубили сплеча и не секли корней. Возможно, переписывать историю заново им было просто лень, но это была хорошая лень, по-настоящему человеческая. Острое оставляли острым, а маленькое — маленьким. Во всяком случае, на месте крохотных магазинчиков никто не громоздил торговых центров, памятников не сносили, а улиц не расширяли.

За границу я каталась не раз, но все больше на какие-нибудь турецко-греческие пляжи. В Париж я прилетела впервые. А ведь, дурочка такая, готовилась! Сколько литературы перелопатила! В Интернет ныряла, в справочники лазила — мечтала по приезде удивить папу Сережу своими историческими познаниями. Вот и удивила. Зато имелся свой маленький плюс: Париж не казался мне чужим, я узнавала его по табличкам и указателям, даже по фасадам зданий узнавала! Точно вспоминала город из давно забытого сна.

Улица Гренель, некогда погубившая пороховым взрывом более тысячи парижан, две апельсиновых дольки дворца Шайо, съежившаяся от времени площадь Трокадеро… Здесь я посидела на лавочке, покрошила голубям хлеб. Но прилетели нахальные (не иначе из Гасконии!) воробьи и разогнали трусоватых голубей. Поднявшись, я двинулась по Йенскому мосту прямиком к красавице Tour Eiffel.

Отсюда, с земли, башня выглядела еще более величественно. Может, кто и ругал ее за «паутину и избыточные кружева», но мне она казалась восхитительной. Великан, головы которого было не разглядеть, последний из уэллсовских марсиан, дошагал из далекого Лондона и застыл навеки.

Я подошла ближе. Канаты толщиной в человеческую ногу (хотя ноги тоже бывают разные) тянули наверх битком набитые кабины лифтов. Две очереди змеились от подножия, добегая чуть ли не до берега Сены. Очень уж многим не терпелось встретить Новый год на верхотуре. Я понаблюдала за тем, как движутся очереди, и поняла, что сегодня мне башня точно не светит. А было бы здорово разослать с первого уровня дюжину писем с эйфелевским штемпелем, потом перекусить на втором уровне в ресторане «Жюль Верн», а на третьем, последнем, просто постоять и поглазеть на нашу круглую, чешуйчатую от крыш землю.