Энн Файн - Дневник кота-убийцы. Все истории (сборник)

– Жаль, на нашего кота ни один котокрад не позарится, – проворчал папа.

Я проигнорировал его слова. На это мне хватило ума.

Они вместе дошли до двери черного хода.

– Не включай свет во дворе, – предупредил папа. – Еще выглянет кто-нибудь.

Я тоже попытался выскользнуть на улицу, но мама Элли придержала меня ногой.

– Сегодня дома посидишь для разнообразия, ничего с тобой не случится, – сказала она мне. – Хватит с нас неприятностей на этой неделе.

Ой, я вас умоляю, тоже мне секрет! Мне все равно потом все пересказали Белла, Тигр и Пушкинс. Отличные, кстати сказать, ребята. Они все были свидетелями того, как отец Элли крадется через лужайку с пластиковым пакетом, в который был втиснут бедняга Шлеп, аккуратно завернутый в полотенце, чтобы не испачкался. Как он продирается сквозь лаз в живой изгороди и на животе переползает лужайку наших соседей.

– Я все ломал голову – что же это он вытворяет? – говорил потом Пушкинс.

– Загубил наш лаз, – пожаловалась Белла. – Так его раскочевряжил, что ротвейлер Томпсонов теперь в него запросто пройдет.

– У этого господина ночное зрение никуда не годится, – сказал Тигр. – Он целую вечность искал в темноте кроличью клетку.

– И открывал задвижку.

– А потом он запихнул туда старину Шлепа.

– И аккуратно уложил на соломенной подстилке.

– И ушки поправил.

– И соломкой подоткнул.

– Чтобы казалось, будто он спит.

– Кстати, получилось очень натурально, – сказала Белла. – Я бы поверила. Случись кому мимо идти, тот непременно решил бы, что старина Шлеп мирно, спокойно умер во сне от старости.

Они захохотали.

– Ш-ш-ш! – сказал я. – Потише, ребят. А то услышат, а мне не положено сейчас быть на улице. Меня отстранили от полетов.

Они уставились на меня.

– Да ты что!

– Серьезно?

– За что?

– За убийство, – говорю. – Хладнокровное кроликоубийство.

Тут мы все снова покатились со смеху. Прямо-таки застонали от смеха. Последнее, что я слышал перед тем, как мы всей бандой рванули по Бичкрофт-драйв, был звук распахнувшегося окна спальни и вопль папы Элли:

– Как ты выбрался, хитрый зверюга?

Ну и что он теперь сделает? Заколотит кошачью дверцу?

Он заколотил-таки кошачью дверцу. Нет, вы представляете? Утром спустился по лестнице прямо в пижаме и сразу же схватился за молоток и гвозди.

Бам, бам, бам, бам!

Уж как я выразительно на него смотрел! И вдруг он поворачивается и говорит мне без зазрения совести:

– Опля, дело сделано. Теперь сюда открывается, – он толкнул дверцу ногой, – а сюда нет.

В обратную сторону дверца действительно не открывалась. Он вбил гвоздь.

– Вот так-то, – сказал он мне. – Выйти – пожалуйста. Ради бога, топай, скатертью дорожка. Причем можешь оставаться на улице сколько угодно, хоть навсегда. Но если тебе вздумается вернуться, не мучайся зря, ничего с собой не тащи. Потому что теперь эта дверца – все равно что улица с односторонним движением, и тебе придется сидеть на коврике у порога, пока кто-нибудь не впустит тебя в дом.

Он поглядел на меня с нехорошим прищуром.

– И горе тебе, Таффи, если рядом с тобой на коврике окажется чей-нибудь труп.

«Горе тебе»! До чего дурацкое выражение. И что оно вообще значит? «Горе тебе»!

Это ему горе.

Ненавижу субботнее утро. Суета, беготня, хлопанье дверей, крики: «Ты взяла кошелек?», «Где список продуктов?», «Нам нужна кошачья еда?» Разумеется, нам нужна кошачья еда. Чем еще мне питаться всю неделю? Воздухом, что ли?

Но сегодня все были какие-то притихшие. Элли сидела за столом, вырезая Шлепу надпись на симпатичном надгробном камне из остатков пробковой плитки для пола. Надпись гласила:

– Только соседям не показывай, – предупредил ее папа. – По крайней мере, до тех пор, пока они не скажут нам, что Шлеп умер.

Некоторые люди такие мягкотелые. Ну вот, опять у нее слезы на глазах.

– Вон, кстати, и соседка, – сказала мама, глядя в окно.

– Куда это она?

– В магазин.

– Хорошо. Надо постараться не столкнуться с ней, когда понесем Таффи к ветеринару.