Юрий Сотник - Рассказы

– Гош! Ну как ты себя чувствуешь? – спросила через минуту Аглая.

Композитор подогнул коленки, прислонил к ним альбом и вывел огромными каракулями "ХАРАШО".

Через некоторое время Сеня потрогал гипс. Тот уже не прилипал к рукам.

– Порядок! – сказал руководитель. – Теперь скоро. В этот момент композитор снова принялся писать. "ЖМЕТ И ЖАРКО", – прочли мы.

– Нормальное явление, – успокоил его Сеня, – При застывании гипс расширяется и выделяет тепло.

Еще минуты через три он постукал пальцами по затвердевшему гипсу и обратился к нам;

– Значит так: самое трудное сделано. Я форму сейчас сниму, а маску вы сами отольете. Мне в кино пора. – Он уперся коленом в диван и схватился за край картона. – Гошка, внимание! Держи голову крепче. Крепче голову!

Сеня потянул за картон, но форма не отделялась. Ласточкин дернул сильней... Композитор вцепился ему в руки и так взбрыкнул ногами, что альбом полетел на пол.

– Ты чего? – спросил руководитель.

– Гош, на, держи, пиши! – Аглая подала композитору упавший альбом.

"ВОЛОСЫ", – написал тот каракулями и, подумав, добавил: "НА ЛБУ И ОКОЛО УХ". Потом он еще немного подумал и начертал поверх написанного: "И БРОВИ".

– Чего? Какие брови? – спросил Ласточкин. "ПРИЛИПЛО", – написал композитор. После этого мы очень долго молчали.

– Вот это да-а! – прошептал наконец Дудкин.

– Ладно! Без паники! – сипло сказал Сеня, а сам покраснел как рак.

Он кусками оборвал картонную рамку и снова потянул, но композитор опять забрыкался.

– Не учли немножко, – пробормотал руководитель. Он подступался и так и этак... Он хватался за гипсовый ком и со стороны подбородка, и сбоку, и сверху... Он то сажал Гошу, то снова укладывал его. Ничего не помогло! Всякий раз, как Сеня дергал за форму, композитор отчаянно лягался и размахивал руками.

Аглая, Дудкин и я почти с ужасом следили за этой возней. Смуглое лицо Аглаи стало каким-то зеленоватым, темная прядка волос повисла вдоль носа, и она ее не убирала. Антошка стоял, подняв плечи до самых ушей, свесив руки по швам... Самым страшным было то, что Гоша не издавал ни звука. Он только со свистом дышал через папиросные мундштуки.

– Небось даже плакать не может, – прошептала Аглая.

– Как в могиле, – кивнул Дудкин. Зазвонил телефон.

– Лешк, подойди, – сказал Антон, не спуская глаз с композитора. Я взял трубку. В ней послышался женский голос:

– Это квартира Дудкиных?

– Да.

– Гога Люкин у вас?

– У нас, – машинально ответил я.

– Скажите, чтобы он немедленно шел домой! – раздраженно заговорила женщина, – Я его по всему дому ищу. Скажите, что, если он через минуту не вернется, я сама за ним приду и ему уши надеру.

Когда я передал ребятам этот разговор, Дудкин чуть не заплакал от злости.

– У тебя в голове мозги или что? Не мог сказать, что его у нас нет!

– Недоразвитый какой-то! – прошипела Аглая. Сеня поднялся с дивана. Он сделался вдруг каким-то очень спокойным.

– Так, значит... Где у вас руки вымыть? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сам направился в ванную. Там он стал перед умывальником, а мы – за его спиной.

– Сень... Как же теперь? – спросила Аглая.

– Что – как? – буркнул тот и открыл кран.

– Как же с Гошей-то?

– К родителям его отведете, и все. Тут без взрослых не обойдешься.

Несколько минут мы оторопело молчали.

– Сеня, а ты? – спросил наконец Дудкин.

– Мне в кино пора. Меня Боря ждет.

И снова наступило молчание. Руководитель скреб ладони под струей, а Дудкин и Аглая смотрели на его короткую шею, на толстые уши. И шея и уши были сейчас красные.

Потом Сеня быстро вытер руки полотенцем, потом он бочком, отвернувшись к стене, выбрался в переднюю... Там, стоя лицом к вешалке, он принялся надевать плащ. Он делал вид, будто совсем не торопится, но долго не мог попасть рукой в рукав.

– Значит... пока! – буркнул он, шмыгнул к двери, мгновенно открыл ее и затарахтел подметками по лестнице.

Только тут Аглая перестала молчать. Она выскочила на площадку.

– Трус паршивый! – крикнула она плачущим голосом и затопала правой ногой. – Трус паршивый! Трус паршивый! Трус паршивый!

Дудкин молча втащил ее за локоть в переднюю.

– Хватит тебе! – сказал он сердито. – Давай жребий тянуть.

– Какой еще жребий? – всхлипнула Аглая.

– Ну кто его домой поведет... Уж лучше пусть кто-нибудь один страдает, чем сразу все.

Но Аглая замотала головой и закричала, что не надо никакого жребия, что она скорей умрет, чем одна поведет Гошу к родителям.