Виссарион Сиснев - Записки Виквикского клуба (с иллюстрациями)

— Погоди, погоди, — вмешался папа, — всё-таки у них тут профсоюзы сильны, как же они допускают такое, да ещё в самом сердце столицы?

— Ха! Ты сначала спроси, многие ли из обитателей Ноттинг-хилла и вообще из иммигрантов состоят в профсоюзах. Это одно. Другое — я уже говорил, что многие из них попали в Англию незаконным путём. Это ведь целый бизнес — ввоз иммигрантов контрабандным образом, причём весьма выгодный бизнес. Это главным образом пакистанцы, которые бегут из родных мест от голодной смерти, а потому готовы жить где угодно, согласны на любые условия, лишь бы их не выдворили обратно. Могут ли они при этом пойти пожаловаться на лендлорда английским властям?.. Ладно, если достаточно налюбовались, покажу вам, как живут настоящие англичане.

— Какие это — настоящие? — спросил папа.

— Настоящие — это значит настоящие. Большинство проживающих в Ноттинг-хилле тоже обладают британским паспортом, но для настоящего англосакса они всё равно остаются «блади форинерс» — «проклятыми иностранцами». Англичане не расисты, но такое милое выраженьице у них бытует. Не у всех, понятно, а у так называемого среднего благонадёжного обывателя.

За разговором мы не заметили, как подъехали к трёхэтажному дому из красного кирпича с узким фасадом в четыре окна и островерхой крышей, покрытой сероватыми плитками. Одним словом, то, что англичане называют «коттедж». Здесь жили дядя Алёша с тётей Лизой. Рядом стоял точно такой же дом, и ещё, и ещё, до конца улицы по обеим сторонам. Отличались они лишь цветом входной двери и оконных рам, формой изгороди палисадника и тем, что внутри палисадника росло. Перед домом дяди Алёши ничего, кроме одного дерева и нескольких кустов, не было, а по соседству росли какие-то деревца, усыпанные лиловыми цветами. Но трава зеленела во всех палисадниках.

Дядя Алёша выразился правильно, обещая нам показать, «как живут настоящие англичане». Хоть я и находился в Лондоне совсем недавно, но уже знал, что так вот они и живут — на улицах с одинаковыми домами. Только в одних районах дома получше, а в других похуже. Трава — там, где она росла, — тоже была вот такая же, одинаково ровно подстриженная, густая, как ковёр, и одинаково зелёная что летом, что зимой.

— Недурно вы устроились, — похвалил папа. — Тишина, как на даче.

— Именно! — с энтузиазмом подхватил дядя Алёша. — Летом по утрам даже соловей в саду поёт. А ведь до центра всего двадцать минут на машине.

— Ну, насчёт соловья это ты уж загнул, — не поверил папа.

— Честное благородное! Так заливается, будто в Курске практиковался. И белки по деревьям прыгают, ёжик иногда забредёт.

— Просто джунгли, — засмеялся папа.

— Не джунгли, а Хэмпстэд. Это один из старых жилых пригородов. То есть когда-то был пригород, а теперь становится фешенебельным районом. Скоро нашему брату здесь жить будет не по карману. В северном Хэмпстэде уже не поселишься, там денежная публика концентрируется, а здесь пока ещё можно. Ну-с, прошу в наш сад.

Мама осталась с тётей Лизой в доме, а мы гуськом прошли по узенькому проходу между боковой стеной дома и забором и попали в садик размером с волейбольную площадку. С трёх сторон за забором виднелись такие же садики.

— В Хэмпстэде, — сказал дядя Алёша, — люди устраивались на жительство истинно по-английски — продуманно, основательно. Тут каждый квартал — это прямоугольник, заполненный внутри зеленью и опоясанный тоже зеленью. Видите — к каждому коттеджу такой же садик примыкает сзади. И понимаешь, что получается? Кварталов таких сотни, вместе составляется немалый зелёный массив. Значит, и воздух приличный, несмотря на все машины.

— А что сие должно означать? — указал папа на кусок садика, отгороженный от остального участка металлической сеткой.

— Сие означает, что моя лендлордша, миссис Мэй, особа весьма предприимчивая, хотя ей, я полагаю, стукнуло лет семьдесят пять. Раньше сад принадлежал всему дому, а она отрезала кусок для нижнего этажа и на этом основании увеличила квартплату так раза в полтора. Я с ней спорил, спорил и бросил.

— Взял бы да переехал куда-нибудь поблизости, ты же вольная птица.

— Поблизости! Поблизости, брат, всё принадлежит той же миссис Мэй. У неё домов двести в этой округе.

— Да ну?

— Факт. И потом, ты что думаешь, другие лендлорды лучше? К ней я уже привык, она крайне колоритная особа, я о ней когда-нибудь напишу. Миллионерша, но скупа до анекдота. Электрические пробки сама чинит, ей-богу. Придёт, снимет норковую шубу и возится. У них с покойным мужем прежде была целая трикотажная фабрика. Они от неё избавились и начали скупать доходные дома. Я её спрашиваю: «Миссис Мэй, почему вы фабрику-то продали?» Она отвечает: «Мистер Синэлникоу (так она меня величает), вы не представляете, сколько хлопот с фабричным производством. Профсоюзы, цеховые старосты, коллективные договора, забастовки, дорожание сырья — с ума можно от всего этого сойти». Понятно? Дома-то — капиталовложение надёжное, бастовать они не будут, а прибыль уже небось на пятую тысячу процентов перевалила.