Борис Бондаренко: Час девятый

Но, слава богу, все обошлось. Только в одно время Николай и Варвара заговорили было громко, враз, да Михаил Федорович прикрикнул на обоих – сразу и мирно стало. Отца Варвара до сих пор побаивалась, а Николай сильно уважал его.

Разошлись за полночь.

Утром вставали поздно, долго откашливались, голоса у всех хриплые – перебрали-таки вчера. Опохмелились, закусили на скорую руку – и за дела. Варвара тяжело ходила из кухни в сени и обратно – половицы скрипели громко. Говорила она все больше и злее – и ребятишкам за что-то попало, и на отца наворчала, но особенно Николаю досталось – тут уж припомнились все его грехи чуть ли не с пеленок. Николай отмалчивался, а Варвара все больше злилась.

Анне Матвеевне надоело это, и она крикнула Варвару:

– Поди-ка сюда, дочка.

Варвара через порог выставила голову, недовольно спросила:

– Чего вам, маманя?

– Иди, коли мать зовет, – уже строже сказала Анна Матвеевна. – Через порог не разговаривают.

Варвара неохотно подошла, вытерла руки о передник – и вытирать-то нечего было, руки чистые, – проворчала:

– Некогда мне.

– Успеешь. Сядь-ка.

Варвара села.

– Ты чего Николая-то шпыняешь? – начала Анна Матвеевна. – Муж он тебе или не муж? Что ты языком-то, не переставая, молотишь? Чем это он провинился перед тобой?

– Как это чем? – вскинула голову Варвара. – Да он...

Варвара, видно, приготовилась и матери выложить все мужнины грехи, но Анна Матвеевна резко оборвала:

– Что он? Слыхала уже, будя... Или тебя перед кем опозорил? Может, последнее унес из дому и пропил? Что за язык-то у тебя – как помело поганое? И зудишь целый день, и зудишь, как комар над ухом... На что уж мне и то слухать тошно... Чем тебе Николай плох? Смирный, работящий, слова поперек не скажет. Что ты все цепляешься к нему? Али мало в девках насиделась?

Варвара прикусила губу и вроде немного побледнела. Мать зацепила ее за самое больное место. И сама Варвара не раз думала: а ну как плюнет на все Николай да уйдет – что тогда будет? В загсе они не записаны, дочь на ее фамилию, квартира на Николая оформлена – кто он ей по закону? Никто. Так, сожитель. А при ее-то красоте другого мужа вряд ли сыщешь. Но хоть и помнила обо всем этом Варвара – занудливого характера своего унять не могла. – Анна Матвеевна внимательно посмотрела на нее, помолчала.

– Плохого в голову не забирай, он мужик настоящий, не кобель, а язык-то свой почаще прикусывай, не приведет он тебя к добру. И чтобы никаких твоих проповедей я тут не слышала. Мне и без них тошно. Вот тебе мой приказ, девка. Не хочешь слушаться – езжай хоть сейчас, держать не буду. Как-нибудь и сами справимся, мир не без добрых людей.

Анна Матвеевна едва не расплакалась.

– Ладно, маманя, вы не расстраивайтесь, – сказала Варвара и поправила одеяло. – Поесть вам сейчас принести, или обождете немного?

– Обожду, – сказала Анна Матвеевна.

Варвара ушла и действительно перестала пилить Николая.

И еще неделя прошла. Анне Матвеевне временами совсем становилось плохо – боль приходила такая, что черно в глазах делалось, и уже не могла она сдерживать стоны, и кто-нибудь бежал за фельдшером, тот делал укол и на время становилось легче, но потом боль возвращалась – кажется, еще более сильная и страшная, и Анна Матвеевна лежала неподвижно, вцепившись руками в края кровати, побелевшая, закатив глаза на лоб, и глухо постанывала, и если опять звали фельдшера, то он приходил и только разводил руками – два укола подряд он делать не мог, сердце у Анны Матвеевны было слабое. И ей оставалось только терпеть и ждать, когда утихнет боль. И боль утихала, а бывали и такие редкие минуты, когда она проходила совсем, – и тогда Анна Матвеевна сразу оживала, улыбалась, даже вставала с постели и садилась к окну, укутавшись шалью, – посмотреть на белый свет, на землю, на людей, проходящих по улице. Земля была сырая и черная, погода все больше пасмурная – шли дожди. Но однажды засветило такое солнце, что все кругом зазеленело, заиграло, зарадовалось, – и Анна Матвеевна тихо улыбалась, глядя из окна на это весеннее великолепие, и тоже радовалась. Но потом опять пошли дожди, и снова вернулись боли – и после одного из приступов фельдшер сказал Михаилу Федоровичу:

– Давай вези в Давлеканово. Нельзя ждать.

– Аль помрет? – испугался Михаил Федорович.

– Может и помереть, – уныло сказал фельдшер. – Я ничего не могу сделать. Вези, может, там помогут. Дорога, правда, хреновая, но проехать можно. Проси у бригадира лошадь да в первый же погожий день и отправляй. Я и сам бригадиру скажу, чтобы лошадь дал. А не то пошли сейчас вместе.