Борис Бондаренко: Остров

– Да так, ерунда...

Случалось, приезжали братья домой такими усталыми, что разуться в один прием не могли, и Дарья Андреевна становилась на колени и стягивала с них сапоги. В первую неделю сил у братьев не хватало даже на пьянство – выпивали вечером по стакану водки и валились в постель, беспробудно спали по десять – двенадцать часов. В эту первую неделю Дарья Андреевна каждый день топила баню, и братья часами отогревались на полках, ожесточенно хлестали друг друга вениками, долгими зимними вечерами отлеживались на горячей русской печи, дымили в низкий потолок папиросами, не спеша расспрашивали мать о деревенских новостях, иногда и сами рассказывали кое-что, – но редко и мало, – а Дарья Андреевна гнала со двора дружков-собутыльников, прослышавших об их приезде и нетерпеливо утаптывавших тропинки к дому в ожидании гулянок и даровых выпивок. И дружки дожидались своего часа – приходил день, когда братья влезали в шубы и валенки и вразвалку двигались к магазину, обрастая по пути ребячьей толпой, радостно взвизгивавшей в ожидании конфет и всякой прочей сладости. Братья начинали с того, что брали под мышку по ящику водки, набивали карманы флаконами с духами, цветными платками и всякой подобной мелочью, – одаривать девчат, – ждали их уже у крыльца магазина дружки, и начиналась в чьем-нибудь доме отчаянная гульба, перекатываясь по деревне, стихая только под утро, когда парни и мужики валились под столы, а то и под заборы, – а на следующий вечер все начиналось снова. Гуляли так неделю, десять дней, потом братья дружно говорили «хватит», отсыпались два-три дня и уезжали куда-нибудь на Юг, и месяца два от них не было ни слуху ни духу, разве что приходила откуда-нибудь из Крыма или с Кавказа телеграмма, извещавшая Дарью Андреевну о том, что сыновья живы-здоровы и скоро будут дома.

Братья частенько возвращались мрачные, неразговорчивые и не гоголем шли по деревне, красуясь богатством одежд, а старались незаметно проскользнуть в темноте, чтобы не встретить кого-нибудь. Случалось, что вместо дорогих заграничных пальто, в которых они уезжали на Юг, оказывались на них потрепанные плащишки, – проматывались на южных курортах до того, что на обратную дорогу не хватало, а у матери никогда не просили – гордость не позволяла. И тогда Дарья Андреевна доставала из сундука деньги и подкладывала в карманы их пиджаков. Братья с неделю отлеживались, и никаких дружков – те и близко к дому не подходили. Эта неделя была лучшим временем для Дарьи Андреевны – трезвые сыновья были тихи, покладисты, почти во всем охотно соглашались с ней. На одно только отмалчивались – когда она заводила разговор об их будущем.

– И долго вы так будете колобродить? – негромко говорила им Дарья Андреевна в тихие вечера. – Не надоела вам эта суматошная жизнь? И чего вы жилы себе рвете, тысячи зарабатываете, а потом на всяких забулдыг их спускаете? Ведь не маленькие уже, пора и за ум взяться. Тебе вон, Геня, четвертый десяток пошел, седина уже пробивается, а все как дите малое. Ну, заработали немного – и хватит. Приезжайте сюда, женитесь – и живите как люди, чего вам еще надо? Теперь и в колхозе неплохо заработать можно... А то и сейчас остались бы, а? Деньги, что вы мне посылали, почти все в целости лежат, берите... Хоть внуков ваших понянчу. А то помру – и похоронить некому будет...

Слушали братья, дымили папиросами, молчали. Наконец Геннадий неласково басил:

– Ладно, мать, будя об этом... Не последний год на свете живем, все успеем – и жениться, и детей нарожать...

И Дарья Андреевна умолкала, а по ночам тихо плакала, боясь, что услышат сыновья, считала дни, оставшиеся до их отъезда.

Но крепко спали сыновья, не слышали ее плача.

А затем вновь уезжали.

И начинались для Дарьи Андреевны долгие месяцы ожидания и нескончаемой тревоги – как там они, живы ли, здоровы? Боялась она моря. Когда сыновья приезжали, она иногда начинала расспрашивать их – какое оно, море?

– Ну, какое... обыкновенное, – пожимал плечами Геннадий. – Соленое, как и полагается. Много воды, и ничего больше.

– А тонут в нем? – допытывалась Дарья Андреевна.

– Бывает, – сказал однажды спокойно Геннадий и, видя, как испугалась мать, со смешком успокоил: – Да не бойся ты, ничего с нами до самой смерти не случится. Тонут, конечно, как же без этого? Море – оно и есть море, всегда в нем тонули. Да, сколько я знаю, тонут-то одни дураки. А мы с братишкой, – он подмигнул Коле, – вовсе не дураки, тебе-то уж положено знать это.