Эрнест Cетон-Томпсон - Рольф в лесах

Вода в лужёном медном котелке над огнём уже закипела. Он всыпал в неё горсть кукурузной муки, бросил несколько съедобных ракушек и хорошенько всё размешал. Потом взял кремнёвое гладкоствольное ружьё, осторожно поднялся к гребню, укрывавшему вигвам от северо-западного ветра, и устремил зоркий, как у сокола, взгляд на широкое зеркало заводи у высокой бобровой плотины, перегородившей русло ручья Асамук.

Середину ещё покрывал лёд, но на хорошо прогреваемых отмелях он успел растаять, и на чистую воду иногда опускались утки.

На этот раз там не оказалось ни одной, зато у кромки льда виднелся пушистый шар, в котором индеец, несмотря на дальнее расстояние, распознал ондатру.

Можно было бы прокрасться по берегу запруды на расстояние выстрела, однако Куонеб поспешил назад в вигвам и сменил ружьё на охотничье снаряжение своих предков: лук, стрелы и длинную леску. Ондатра мирно грызла корневище аира, не подозревая, что в пятнадцати шагах от неё индеец уложил леску аккуратными кольцами на землю, привязал конец к стреле и натянул тетиву. Вззз! Стрела, разматывая леску, пронзила цель.

В тучах брызг ондатра исчезла подо льдом, но охотник, крепко держа другой конец лески, начал осторожно её сматывать. Зверёк показался из-подо льда, и точный удар палки завершил охоту. Подстрели его индеец из ружья, быть бы ему без добычи.

Куонеб вернулся к костру, съел свой скудный завтрак и накормил привязанного к центральному шесту золотисто-рыжего пёсика с совершенно волчьей мордой.

Потом он аккуратно снял шкурку с ондатры: сделал надрез под хвостом и вывернул её, как перчатку. Теперь осталось только растянуть шкурку для просушки на согнутом упругом пруте и через день-два отнести в лавку и продать. Тушку он тщательно выпотрошил и повесил в тени для будущего обеда.

В лесу послышались тяжёлые шаги. Под треск валежника и шорох сухих листьев на опушку вышел грузный верзила с красным носом и лихо закрученными седыми усами. При виде индейца он остановился, презрительно оглядел утреннюю добычу, злобно буркнул: «Крысоед!» — и направился к вигваму, явно намереваясь заглянуть внутрь. Однако достаточно было индейцу спокойно и внятно сказать: «Не подходи!», как он передумал, обругал меднокожих бродяг и зашагал по направлению к ближней ферме.

Шёл «месяц Ворон», который белые называют мартом. Близился месяц Трав, и на север потянулись косяки черноголовых казарок, трубными кликами оповещая всех внизу, что Голодный месяц кончился, что идёт весна, что она пришла. Высоко на сухом суку покрикивал золотой дятел, а зелёный дятел, весь в тёмных пестринах, уже барабанил по облюбованному стволу; в лесу барабанил крыльями воротничковый рябчик, а в небе строй за строем пролетали утки, и крики их сыпались сверху, как барабанная дробь. Удивительно ли, что и индеец взял барабан, чтобы излить душу в песне?

Но вскоре, словно что-то вспомнив, он направился вдоль обрыва на юг, туда, где гребень кончался, открывая дорогу ручью, обогнул край Стриклендской равнины, поднялся на каменистый холм и увидел на вершине, как видел каждую весну, голубой глазок печёночницы, первый нежный цветок весны. Куонеб не стал его срывать, а опустился на землю и устремил на него пристальный взгляд. Он не улыбался, не пел, не шептал, не называл цветок, а просто сидел рядом и смотрел на него. Ведь он и пришёл сюда, зная, что увидит голубые лепестки. Кто смеет говорить, что душа индейца не чувствительна к красоте?

Потом Куонеб достал трубку и кисет, но тут же вспомнил, что кисет пуст. Он пошёл назад, в своё жилище, снял с особой полки растянутые шкурки — десять ондатровых и одну норки — и вышел по тропке через лес на Стриклендскую равнину, поднялся на каменную гряду и спустился с неё в портовый городок Мьянос.

Над дверью, в которую он вошёл, висела вывеска:

Сайлас Пек

Торговый склад

Внутри толпились мужчины и женщины: что-то покупали, что-то предлагали купить у них, но индеец скромно стоял в стороне. Наконец лавочник Пек обслужил всех и окликнул его:

— Эй, Куонеб! Что нынче хорошенького принёс?

Куонеб разложил перед ним шкурки.

Лавочник прищурился на них и буркнул:

— Мех-то уже не зимний! Водяным крысам семь центов штука — красная цена, ну а за норку так и семьдесят пять центов дам.

Индеец молча собрал шкурки и повернулся к двери. Но Сайлас тут же его окликнул: