Федор Камалов - Война Красного Лиса

- Смотрите!— Гречко распахнул и вторую створку, отступил.

Плотной, молчаливой колонной стояли возле дома начальника апачи. Старшая вожатая высунулась в окно и крикнула, чтобы немедленно разошлись по отрядам.

Угрюмое молчание было ей ответом. Никто не шевельнулся..

—Вот, Денис Иванович, результат индейщины,— простирая руку к окну, воскликнула старшая.

Диваныч молча спихнул Гречко с подоконника, закрыл окно и заходил по кабинету.

- Здесь не только ребята виноваты,— физрук брякнул свистком,— и я, честное слово.

- Вы тоже хороши,— сказал начальник,— о вас мы тоже поговорим.

Ашот Свисток повернулся к ребятам.

—Я стрелял из лука в столб, признаюсь, да, извините. Я делал то, делал сё. Иногда я думал так: ты взрослый человек, Ашот, что ты делаешь. Зачем морочишь себе голову, и всем! А иногда думал по-другому - индейцы есть, оружие есть, а если врага у них не будет, разве это мужчины? Ум спит, храбрость не нужна: от девочек отличаются, что брюки носят, да? Только этим?..

- Не ожидал я от вас, Ашот Иванович.

- Я сам не ожидал, да. Но мне однажды внутренний голос сказал: делай так, Ашот, будет правильно. Разве плохо, посмотри, когда они здесь сидят, все за одного и за окном их сто пятьдесят человек ожидают?!

Старшая вожатая вытянула из папки лист.

- Вы остаетесь на третью смену, Ашот Иванович?

- Хочешь мою фамилию черным карандашом подчеркнуть?— усмехнулся он —Не остаюсь.

Она бросила карандаш. И правда, черный.

- Ну и хорошо.

- Скажите, вы украли садовника Монахова?—спросил Улугбек.

Физрук кашлянул.

- Не я.

- Наш Великий советник?

- Что сделал я, отвечаю я. Что сделал Иван, Гур-ген, еще кто-то, я не отвечаю. Ты мужчина, Улугбек, не надо гадать — он, другой... Уже зачем?

Старшая вожатая безнадежным голосом сказала, как бы себе:

- А дети за окном стоят...

- Твои апачи?—сурово произнес Улугбеку Диваныч.— Отпусти!

Ашот Шаман одобряюще кивнул вождю, выскользнул за дверь и через минуту за окном послышался шелест уходящих ног.

—Довольно споров!— тем же суровым тоном продолжил Диваныч.— Мы не можем выяснять до конца смены, кто виноват в частностях. Все виноваты! И вы, и Баярд, и оба Ашота, и я...

Далее Диваныч категорически попросил, чтобы апачи не собирались на племенные сборы и прекратили всякую деятельность до приезда Великого советника. Чтобы никаких больше ссор! Жить надо одной дружной семьей. Государство наше тратит огромные деньги, чтобы дети наши хорошо отдыхали, набирались сил и здоровья...

—Пожмите друг другу руки!

Вот уж — приказ помириться!.. Улугбек словно не слышал его, сумел избежать рукопожатия и вышел вместе со всеми из кабинета, ни на каплю не примиренный.

Если проползти под тонкими и крепкими, словно проволока, ветвями боярки, то оказываешься на поляне, похожей на зеленую комнату. Любимое место их рода.

Кто сидел, привалившись к черному камню, может, космическому, кто лежал на траве.

- Алька, ты будешь помнить это лето?—спросил Олег.

- Мое имя Сломанный Томагавк,— сказал младший Гречко.

Олег хмыкнул.

- Разве это имя! Вот у меня, да! Одинокий Медведь.

- Ты сам себя можешь назвать хоть Олегом Красное Солнышко. А меня апачи назвали.

- Соображаешь.

Олег лежал, раскинув длинные руки. По задравшейся рубахе влез муравей и ступил на голый живот. Муравей не мог сообразить, куда он попал, покрутился, потоптался, укусил для выяснения. Олег дернулся, хотел сшибить муравьишку щелчком, но передумал и пере« садил его на лист.

- Любят меня животные. Как лягу, обязательно какая-нибудь тварь укусит или просто так попрыгает на мне.

- Места много занимаешь,— заметил братишка.— Головой не растешь, только ногами.

- А тебя какой-нибудь грибник в лесу соберет в корзину.

- А в вечереющем небе — густая синева.

Улутбек грезил с открытыми глазами. Ему стало казаться, что он постепенно уходит в землю. Он опускается, а травы поднимаются густеют и соединяются над его гэдовой метелочками. Он уже лицом ощущает, как тверда а прохладны ее корешки... Все глубже, глубже...

И уже трава растет из него, он сам стал травой. И то ли от этого, то ли от прохлады в глубоком земном покое, внезапно пришло успокоение, стало покойно сердцу. Он лежал так долго и едва не уснул. А потом вздрогнул и поднялся.

—Что такое счастье? — спросил он и сам ответил:— Это победа! А мы еще полностью не победили.

Гречко захохотал и покатился по траве, вырывая ее пучками.