Михаил Матюшин - Сокровища ангуонов

«Эх, Коська, Коська, обидел ты своего друга, на всю жизнь обидел!» — горестно думал я, озираясь по сторонам. Неспокойно, тревожно было на душе у меня, не радовало, что заправским путешественником вступил я на палубу настоящей шхуны. Любой мальчишка лопнул бы от зависти, если бы увидел меня сейчас, а мне было совсем невесело. Над Песчаным мысом клубился туман, медленно скатываясь за скалы, по бухте плавали какие-то доски и ящики, на одном из них, нахохлившись, сидела чайка; голые пирсы, причал, заваленный бочками и рогожными кулями, — все было таким неприветливым, неуютным. Скорей бы отчаливала шхуна, чтоб не видеть постылого берега: в море, говорят, всегда лучше, если человеку одиноко. Пойду в каюту, лягу и не встану, буду лежать, лежать…

Бросив прощальный взгляд на причал, я чуть не вскрикнул от радости: у ближайшего пакгауза, примостившись на ржавом якоре, сидел Коська. Когда он успел появиться, было совершенно непонятно.

Я сделал вид, что у меня развязались ремешки на улах, а сам во все глаза смотрел на своего друга, теряясь в догадках: откуда он узнал, что мы с отцом окажемся на шхуне?

В неизменной тельняшке, выгоревшей так, что едва различались полоски, в порыжевших парусиновых штанах Коська выглядел не слишком внушительно, но сейчас он представлялся мне каким-то сказочным принцем, явившимся в уснувший порт затем, чтобы вызволить нас. Вот только зачем он прихватил с собой удочку и банку с наживкой? Всем ведь ребятам с Матросской улицы и Рабочей слободки было хорошо известно, что именно в этом месте, у якоря, рыба совершенно не клюет. Об этом Коська не мог не знать. Недаром же однажды он поднял меня на смех, когда я предложил ему попытать счастья у ржавого якоря: мол, здесь можно поймать все, что угодно — от консервной банки до штанов утопленника, только не рыбу. Нет, не рыбачить явился сюда Коська, слишком практичным он был человеком, чтобы попусту тратить время. Не иначе как для маскировки удочку захватил. Я хотел окликнуть его, но не окликнул, Гамлер был рядом, зачем ему знать о том, что Коська мой друг?

— Лицо Робин Гуда омрачилось, он гневно посмотрел на врагов своих, — пошутил Гамлер и широким жестом пригласил нас следовать за собой, — но Робин ошибся: не темница, а королевский замок гостеприимно раскрыл перед ним свои вековые двери.

Перед тем как спуститься вниз, я еще раз оглянулся, но Коську не увидел. Он исчез так же внезапно, как и появился, забыв на лапе якоря банку с наживкой.

Теперь, когда прошло столько лет, пережитое в детстве представляется мне таким, будто все это я вычитал из приключенческой повести, будто не я, а кто-то другой был героем ее. И порой мне кажется, что в повести не все концы сведены с концами. В самом деле, почему я ничего не сказал отцу о гробнице, а он даже не спросил в то знаменательное утро, где я был в такую рань? И еще: почему часовые пропустили меня в музей? Возможно, им было приказано всех пускать и никого не выпускать?.. Словом, к автору приключенческой повести я мог бы предъявить множество претензий, если бы этим автором не было само мое детство. Сны и явь так тесно сплелись в моей памяти, с такой рельефностью отпечатались в ней, что порой я не могу провести резкой грани между ними, не хочу проводить: сны и явь беспокойного детства одинаково дороги мне.

…Коварный Сагал выследил меня. Его телохранители скрутили мне руки и повели на расправу за то, что я помог бежать из ямы-тюрьмы славному Юнгу.

— Нет, ты не умрешь, я только возьму твои глаза, зачем они тебе там, где обитают слепые? — сказал Керу Сагал, и обвисшие щеки его затряслись от смеха.

Он взял у слуги золотую заостренную спицу и начал медленно приближаться ко мне. Я не мог шевельнуться, застыл от ужаса… Но того, что должно было случиться, не случилось. Сагал больно толкнул меня кулаком в грудь, и я, упав навзничь, полетел куда-то вниз. «Яма, в которой был заточен несчастный Юнг», — успел подумать я, увидев над головой пятачок неба, и потерял сознание.

Очнулся я в громадном зале. Одна стена зала светилась зеленоватым светом. Где-то рядом шумела вода. Я пополз на четвереньках и вскоре наткнулся на большую пирогу, сделанную из коры пробкового дерева. «Откуда здесь пирога? — подумалось мне. — Кругом сухо, кругом стены». Я провел по стене рукой и нащупал какие-то знаки, присмотрелся и понял, что это точно такие же знаки, как в отцовских пергаментах. Противоположная стена двигалась на меня, из-под нее выступала вода, стена заскользила, как на шарнирах, открылась широкая щель, и в зал хлынул поток. Я едва успел забраться в пирогу, как ее подхватило течением и закружило.