Михаил Матюшин - Сокровища ангуонов

— Что в этих ящиках? — спросил я у отца, хотя в то время мне было совершенно безразлично, что в них, просто было невмоготу от того, что отец молчал.

— Консервы, — угрюмо ответил отец и тут же добавил несколько мягче: — Только есть их, к сожалению, нельзя. Это патроны, мой мальчик, винтовочные патроны.

Шлюпка хотя и подошла с подветренной стороны, но никак не могла пристать к борту. Ее отбрасывало волнами, швыряло вверх и вниз. Временами казалось, что шлюпку утащило совсем, но она снова взлетела чуть не вровень с леерами. Выбрав момент, из нее выпрыгнул мокрый человек и тотчас повис, уцепившись за леер. Его подхватили солдаты, выволокли на палубу.

— Осторожнее, поручик, — услышал я голос Гамлера, — так можно попасть на закуску к акулам.

— Их здесь нет, господин подполковник, — неожиданно тоненьким голоском отозвался прибывший и, поспешно поднявшись, козырнул Гамлеру. Тот отмахнулся: дескать, не время.

— Вы оставайтесь здесь, — приказал он и, обернувшись к отцу, попросил: — Андриан Ефимович, проследите, пожалуйста, за выгрузкой экспедиционного снаряжения: поручик Славинский слишком молодой археолог.

Мокрый поручик снова козырнул, и я увидел, что, несмотря на бакенбарды и усики, он действительно был молод и казался загримированным гимназистом. Было немного странно, что вода и ветер пощадили его бутафорскую растительность на лице. Перехватив мой взгляд, Гамлер сказал:

— Надеюсь, молодой человек, вы станете друзьями?

Славинский улыбнулся. Я ничего не ответил, лишь крепче прижался к отцу. Тот сказал:

— Судя по всему, поручик Славинский достаточно опытный специалист, он вполне обойдется без меня. И потом, мне не хотелось бы затруднять вас, подполковник, присмотром за моим сыном. Не будем нарушать наше трио. Так будет лучше.

— Хорошо, хорошо, Андриан Ефимович, — поспешно согласился Гамлер, — пусть будет по-вашему… Поручик, распорядитесь вывесить за борт грузовую сетку. Солдат, помоги молодому барину.

Ко мне подошел угрюмый верзила с веревкой в руках. Я невольно отстранился от него, но отец ободряюще кивнул: мол, не бойся.

— Не опасайся, малый, я только петлю тебе смастерю, чтоб ненароком не сорвался в воду, — успокоил меня солдат и, обвязав веревкой, попросил отца: — Помогите, вашбродь, подержать, вдвоем сподручнее будет.

Отец взялся за веревку, я подошел к борту и невольно зажмурился: так далеко внизу приплясывала шлюпка. Однако в следующий момент она стремительно стала подниматься. И тут произошло непредвиденное: едва я оттолкнулся от борта, как рядом со мной мелькнула тень. Это был Гамлер, он прыгнул со мной одновременно. Мы свалились в шлюпку, едва не стукнувшись лбами.

— Отчаливай! — раздалось над моим ухом. Я не успел сообразить, в чем дело, как блеснул нож, — и веревка, больно сдавившая мне грудь, ослабла, скользнула в воду: ее перерезал Гамлер.

Только тогда, когда я увидел отца, который все еще держал в руках другой конец веревки, мне стало все ясно.

Случилось то, чего больше всего опасался отец: Гамлер добился своего — разлучил нас. Я стал заложником в полном смысле этого слова. Все это пронеслось в моей голове, наверное, очень быстро, потому что отец даже не изменил позы, пораженный случившимся. Должно быть, такой подлости он не ожидал даже от белогвардейского офицера.

— Так будет лучше, — хохотнул Гамлер, похлопав меня по плечу, — до скорой встречи на берегу, господин Арканов!..

— Прощай, Клим! — крикнул отец и потряс руками над головой: он хорошо был виден при свете факела, который горел на борту шхуны. В ту же минуту отец как-то странно качнулся, оттолкнул солдата и свечой полетел в воду.

— Папка! — закричал я не своим голосом. — Папка!..

Сырой туман и черная водяная темь заглушили мой голос.

Нет, я не потерял сознания, как это случилось со мной во сне, просто мне все стало безразлично. И шхуна с ее факелами, и шлюпка с солдатами, которые под вскрики Гамлера лихорадочно гребли куда-то в темноту и все-таки оставались на месте. В состоянии тупого равнодушия я смотрел перед собой и, казалось, ничего не видел и не слышал. Вернее, все, что я видел и слышал, никак не задевало меня, будто все это было отгорожено от меня глухой, хотя и достаточно прозрачной стеной. Зачем все это, зачем я сам, если отца уже не было? Я, наверно, бросился бы в воду, приди мне в голову такая мысль, но в те минуты я был не способен думать.