Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Она вошла скромно и застенчиво, опустив глаза, зная о бесцеремонности придворных волокит и о том, в какую огромную сумму оценили ее состояние. На ней было ослепительно белое платье самого простого покроя и безо всяких украшений, потому что главным украшением здесь была она сама.

Ее походка и то, как она касалась своей юбки каким-то совершенно невесомым движением, так, что и незаметно было, как она подхватывает край платья, то, как она держала прекрасной ручкой красную розу, ее лебединая шея, колыхание ее прекрасных пышных волос, — все это даже с расстояния в девяносто ярдов говорило о том, что передо мной не кто иная, как Лорна Дун — Лорна Дун моей ранней любви в те дни, когда она краснела при одном упоминании ее имени, а ныне — леди Лорна Дугал, стоящая вы­ше всякого упрека и выше моей бедной любви.

Всем своим сердцем, всеми своими помыслами я устремился к ней. Боже всемогущий, неужели она так и пройдет, не заметив меня? Неужели в нашей любви не было шестого чувства?

И она заметила меня,— заметила по странной случайности. А может, в том была наша с ней судьба?

Она шла, по-прежнему опустив очи долу, не видя ничего, кроме мраморного пола, не в силах вынести бремени всеобщего восхищения, выражаемого порой довольно сме­ло всякий раз, когда она поднимала свои прекрасные глаза, и некто, — возможно, намеренно — наступил на край ее белого платья.

С, живостью, порожденной всем ее лондонским опытом, когда такие вот дерзкие знаки внимания подстерегают на каждом шагу, она подняла глаза, и в это мгновение взгля­ды наши встретились.

Я взирал на нее со страстным желанием и с некоторым упреком, и во взгляде моем было куда больше гордыни, чем смирения, и она ответила мне тем церемонным поклоном, какие я ненавидел больше всего на свете, но зато я лишний раз убедился, что даже чопорность становится при­влекательной, когда за дело берется моя Лорна. И когда она поспешила вперед, догоняя процессию, щеки ее горели пламенем точно так же, как и мои, и в глазах ее сверкали крупные слезы.

Я был счастлив: Лорна, увидев меня, даже не попыталась, как говорили в высшем свете в те времена, поставить меня на свое место.

Я смотрел вслед Лорне до тех пор, пока любимые ее очертания не растворились в толпе. Но и потом я не ушел из часовни, а остался посмотреть на пышное католическое богослужение.

Я стоял, стараясь запомнить все увиденное: богатые шелка, огромные свечи, цветы, полированное дерево с вы­веденными на нем чудесными узорами, — словом, все, составлявшее убранство часовни. И вдруг я заметил сухощавого желтобородого человечка, пробиравшегося вдоль сте­ны прямо ко мне. Приблизившись, он не сказал ни слова, но с беспрестанными умилительными вздохами взял меня за руку и внезапно хитро подмигнул мне, что никак не шло ему, ибо благочестивые взоры его застилали восторженные слезы, исторгнутые религиозным чувством. На моей ладони, как бы сам собой, затрепетал маленький листок бу­маги.

Я заплатил человечку, и он отошел с самым довольным видом, а я погрузился в записку.

Не прочтя и трех строк, я уже знал, что любим. Любимая моя писала мне так, словно я был ей ровня и даже знатнее, выше нее. Вам, любезные читатели, я не скажу, что именно было написано в той записке. Не обессудьте: заплатив свои кровные шиллинги и пенсы за мою книгу, вы не заполучили права заглядывать ко мне в душу. Единственное, что могу сказать, — и для вас будет достаточно, Лорна написала, что ждет встречи со мной.

Направляясь в Кенсингтон в понедельник вечером, я чувствовал, что с той поры, как мы сняли последний урожай пшеницы на ферме Плаверз-Барроуз, мне еще никогда не было так хорошо. Лорна не назначила мне времени в той записке, но я решил не ждать более того, что требовали приличия. В субботу вечером я отправился по адресу и разыскал особняк, но стучать в такую пору мне было неудобно, особенно после того, как на углу мне сообщили, что граф Брандир дома.

Переулки и поля между Чаринг-Кросс и деревней Кенсингтон в те времена кишмя кишели разбойниками и грабителями, однако моя солидная комплекция и здоровенная дубина заставляли этих джентльменов держаться от меня подальше. Было еще довольно светло, и видя вдали вокруг себя Челси, Баттерси, Тайберн и другие деревни, берег Темзы, а также немногочисленные каменные особняки то там, то сям между фермами, — я почувствовал себя не столь одиноко. И тут на меня, что называется, накатило, и я запел песню на самом что ни на есть эксмурском диалекте, повергая в изумление всех, кого я встретил по дороге в тот день.