Сэм Левеллин - Отчаянные Крошки

— Эники-беники.

На секунду воцарилось гробовое молчание.

— Пароль меняется в десять тридцать, — ласково сказала передовая Няня. — А сейчас без четверти одиннадцать.

Над Примулой и Маргариткой склонились громадные головы.

— Озорницы, озорницы, — сказали головы.

Маргаритка посмотрела на свои часы.

— А на моих двадцать минут одинна…

Огромные руки схватили сестер и закинули в камеру к Питу. Дверь с грохотом захлопнулась.

— Бай-бай, — прорычал в зарешеченное окошко хриплый голос. — Завтра, я полагаю, вам зададут кое-какие вопросы. Много вопросов.

— Тяжелых, — пообещал другой голос.

Щелкнули замки, лязгнули засовы. Загремели цепи.

Заскрипели, удаляясь, тяжелые башмаки. И — полная, беспросветная темнота, как у коровы в желудке, только намного холоднее.

— И вам того же, — бросила им вслед Маргаритка.

Стало тихо. Маргаритке взгрустнулось. Ни Старшого на горизонте, ни папы Крошки… Да и самого горизонта не видать — в глубокой подземной темнице, с дыркой в полу вместо уборной, под охраной противных людишек, которые завтра будут задавать ей, Маргаритке, тяжелые вопросы. Но Маргаритка тут же постаралась найти в этом светлую сторону — хоть и непросто найти таковую в глухом мраке камеры.

— Да нет! — бодро сказала она. — Должен же быть выход!

— Дверь, — согласился Пит Фраер. — Но она заперта.

Маргаритка принялась шарить по стенам. Они были сложены из массивных камней, плотно пригнанных друг к другу. Пол, кажется, бетонный, покрыт противной слякотью. Потолок тоже из камня, сводчатый…

— Да, — сказала она, немного суетясь от отчаяния. — Понимаю. — Маргаритка опустилась на грубую каменную скамью. — Как ты там, Примула?

— Холодно, — донесся из темноты голос сестры.

Наступило молчание — довольно хмурое молчание, нарушаемое лишь звуком падающих капель. Наконец Маргаритка сказала:

— Отчего бы нам не спеть?

— Что спеть?

Молчание. Потом Примула сказала:

— Может, «Радость взломщика»?

— А что, хорошая песня, — согласился Пит Фраер. — И раз-два-три.

И они запели. Голоса их во тьме звучали ясно и звонко:

Они спели ее до конца. Потом спели «Мы сейфик взорвем» и «Шуруй, карманник». Когда последние ноты затихли во тьме, в подземелье снова наступила тишина.

Кто-то взял Маргаритку за правую руку. Потом кто-то взял за левую. Маргаритка, Примула и Пит Фраер сидели в темноте и слушали, как капают капли. Светлую сторону разглядеть всё никак не удавалось. Не настолько им было весело. Скорее, даже невесело. Ни капельки…

Звяк.

…не весело.

Звяк.

— Что это? — сказала Маргаритка.

— Вроде звякнуло, — сказал Пит Фраер.

Звяк.

— Как будто кто-то долбит камень киркой, — сказала Примула.

— Зубилом, — поправил кто-то.

— У нас нет зубила.

— У меня есть, — возразил голос.

В камеру хлынул свет.

— Извините, — сказал голос. — Надеюсь, я вас не ослепил? Это часто бывает, когда я вхожу в комнату.

— А вы кто такой будете? — спросила Маргаритка, не открывая глаз.

— Потому что мы вам очень рады, кем бы вы ни были, — поспешил добавить Пит Фраер.

Маргаритка осторожно открыла глаза. Когда они немножко привыкли к свету, она увидела свечу на жестяной каске. Каска была на мальчике лет одиннадцати: смуглом, большеглазом и с черными волосами, торчащими из-под каски во все стороны.

— Добрый вечер, — сказал мальчик. — Я Эль Гусано, что означает «Червяк». Имя — чистая нелепость. Потому что на самом деле я герой-партизан.

— Как поживаете? — вежливо спросила Маргаритка.

— Я всегда в превосходной форме, — сказал Эль Гусано. — Хотите отсюда выбраться?

— Безусловно, хотим, — ответила Маргаритка.

Эль Гусано встал и вежливым жестом указал на стену. Заключенные увидели, что один камень вынут, а за ним темнота и оттуда воняет канализацией.

— Фу, — сказала Маргаритка.

— Привереда, — сказал Пит Фраер.

— Пошли, — сказала Примула.

Они заглянули в дыру: маленькую, темную и вонючую. Но и камера у них такая же…

Они глубоко вздохнули. Натянули котелки на самые уши. И полезли в дыру, вслед за своим освободителем.