Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

К деревянной колоде у камыша подошел петух, вскочил на край и начал выклевывать что‑то из нее, подзывая кур. Те мгновенно примчались, кудахтая и махая крыльями, и начали наперебой тоже клевать. Не обошлось и без драки.

Ни одной человеческой души, ни одного голоса. А судя по солнцу, было не так рано. Ив отошел от двери, нашел какой‑то деревянный обрубок, сел на него и задумался. Разыскали ли Проспер и Сюзанна своих? Нашла ли Сюзанна отца Гугона? Если да, то когда кто‑нибудь из них сможет прийти сюда? До орлеанского леса отсюда… Да, «до» леса, а сколько «по» лесу? Ив этого не знал Во всяком случае, еще рано ждать: суток не прошло. Хорошо бы, они пришли раньше, чем заявится Клещ, и встретили бы его, поговорив перед этим с Эрменегильдой и Урсулой. Как все это повернется?..

Раздумывая так, Ив, опершись головой на руки, задремал.

Разбудил его женский крик:

— А ну вставай, дохлятина! Чертова кляча!

Ив увидел в щель, как простоволосая старуха в грязном рваном платье изо всей силы била ногой в бок старую лошадь. Наконец лошадь поднялась и, низко опустив голову и еле передвигая ноги, побрела в сторону построек.

«Какое скучное место! — подумал Ив — И люди старые, и животные».

Что это?! Ив уперся руками в дверь, прижал лицо к щели. Из‑за тополей вышла Урсула. Да, да, это была она — старенькая, горбатая, в белой головной повязке.

Она вела под уздцы мула. На нем боком на седле с высокой спинкой, обитой малиновым сукном, с подлокотниками и подножкой, сидела, как в кресле, Эрменегильда в длинной белой шелковой тунике, расшитой золотой нитью по краям круглого выреза у шеи и по подолу. Что с ней? Ив был удивлен. Как она изменилась! Щеки впали, румянец исчез. Худенькая белая рука щитком закрывала глаза от солнца. Темные распущенные волосы еще больше подчеркивали бледность и худобу ее лица.

Урсула остановила мула у скамьи под дубом и торопливо стала помогать Эрменегильде слезть с седла Опираясь на плечо Урсулы, Эрменегильда медленно дошла до скамьи и села. Урсула села рядом.

Эрменегильда сидела с закрытыми глазами. Потом положила голову на плечо кормилицы и задремала. Урсула гладила ее волосы рукой и тихо напевала что‑то.

Иву стало жаль грустную, видно, очень одинокую девушку. Ему захотелось стучать в дверь, кричать, бежать к ней. И тут же он с горечью понял, что это бессмысленно. Что может сделать он, простой виллан, в своем положении? Чем помочь ей и чем утешить? Он долго стоял, прижавшись лицом к щели. Видел, как шел один из вчерашних слуг с высокой корзиной за спиной и, проходя мимо дуба, снял шляпу и низко поклонился своей госпоже. Видел, как Эрменегильда подняла голову, как Урсула взяла ее под руку и повела к тополям. Мул щипал траву. Урсула крикнула ему, и он покорно пошел вслед за ними…

Тень от дуба стала длиннее, а листья его порозовели, как порозовели и барашки облаков. Большое курчавое облако на западе вспыхнуло золотистым пламенем. Ив был настолько поглощен мыслями об Эрменегильде, что не заметил, как день потух, как сменились караульщики, и пришел в себя, только когда старик, ворча, затеребил замок на двери. Тогда он отошел. Потом взял у старика воду и хлеб, но есть не стал, а сел на деревянный обрубок и снова стал думать все о том же — о грустной и жалкой судьбе одинокой девушки. В ту минуту, когда старик еще ворчал, запирая замок, Ив услышал голос Урсулы. Она что‑то тихо говорила Антуану. Ив поднялся, осторожно подошел к двери, приложил ухо к щели.

— Кто проболтался, понять не могу, — говорила Урсула. — А сейчас послала тебя разыскать и спросить, кто заперт в башне.

— Роже, наверно. Вот болтун окаянный! Вечно лезет, куда не спрашивают! А я разве могу сказать? Сир Рамбер узнает, — со свету меня сживет.

— А она, сердобольная, всех жалеет. Жаль мне ее, вот как жаль!

Голос Урсулы дрогнул.

— Сохрани ее, пресвятая Мария! Поди скажи, что меня не нашла, да и всё. Час теперь поздний, а завтра утром сир Рамбер приедет, сам и распорядится. Так и скажи: меня, мол, нет.

Так тихо разговаривали они у башни, потом голоса их стали удаляться и смолкли.

Близко от двери промелькнули летучие мыши, четко видные на фоне потухающего неба с яркой вечерней звездой. Над прудом поднялся туман, спрятал камыш, садик, тополи. Дуб со скамьей потонули в сумраке.

Ночь…

Ив долго не мог уснуть. Не покидала мысль об Эрменегильде. Он не может не думать о ней, не видеть ее. Что это — любовь? Глупая мысль! Кто простит ему, простому виллану, любовь к знатной девице? Никто, ни свои, деревенские, ни знатные… Домогаться свидания с ней — опозорить ее, спасшую ему жизнь. Ни за что! Как после этого смотреть в глаза людям? Нет и нет! В короткие минуты полусна наплывал образ плачущей девушки в белой с золотом тунике и наклоняющееся над ней злое лицо Клеща. Ив просыпался. Ему мерещился свет, промелькнувший в бойнице, и снова полузабытье. Ив хочет подняться и не может — чья‑то рука давит к земле. Он просыпается оттого, что кто-то зовет его. Озирается, прислушивается…