Олег Коряков - Тропой смелых

Глядя на брата и на взрослых, Вова оживился. Испуг прошел, и оказалось, что это очень интересно — воевать с лесным пожаром. Там, где-то впереди, шумливой стеной надвигалось бесноватое пламя. Если смотреть туда долго, становилось страшно. Но долго смотреть было некогда. Вова взглядывал туда лишь изредка, между делом. А дела было немало. Во-первых, он оттаскивал те кусты, которые срубал Лёня. Во-вторых, он помогал взрослым сдирать дерн с земли. В-третьих, нужно было — так, во всяком случае, ему казалось — проверять, как вообще идет работа. И Вова совал свой нос под каждую лопату и самоотверженно предлагал свою помощь всем по очереди. Сначала на него сердились, потом стали просто отмахиваться и, наконец, смирились с ним и даже улыбались, глядя, как этот толстенький веснущатый мальчуган, переваливаясь на бегу, суетится, размахивает руками и непрестанно и деловито бормочет что-то. Вова был захвачен общим энтузиазмом, леность его улетучилась, и если бы — случись такое — кто-нибудь поинтересовался его будущей специальностью, он, не задумываясь, назвал бы профессию пожарника.

Лёня тоже вошел в азарт. Но это был азарт другого рода. Лёня не только проникся, как Вова, общим возбуждением, но и понимал, какую жестокую опасность несет лесной пожар. Обрывки тревожных фраз взрослых, сознание страшной беды, которая надвигалась на людей и грозила погубить миллионы деревьев такого прекрасного леса, смутное, но горячее желание противопоставить слепой, бесшабашной силе природы другую, человеческую, — все это родило в нем порыв вдохновения. Он ни капельки не жалел своих рук, уже покрывшихся ссадинами, и зажегся кипучей, порывистой лихостью. От его суховатого мускулистого тела усталость отскакивала. Лицо распалилось, губы покрылись солеными чешуйками, а серые глаза под взмокшими от пота белесыми бровями поблескивали с дерзким задором. «А ну, рубанем! А ну, трещи! Лети!» то и дело покрикивал он, перебегая от куста к кусту и ловко орудуя топором. Но иногда какая-то тоска щемила, словно крепкой шершавой ладонью захватывала, сердце, — Лёня вспоминал о Диме. «Где же он?» Звеньевой не думал, что Димус мог погибнуть в огне, но… но где же все-таки он, что с ним случилось, куда он исчез?..

Павел работал топором жарко, но мерно. Временами он озирался, высматривая ребят, и если кто-нибудь из них в этот момент оглядывался на него, он улыбался и ободряюще встряхивал головой. Два раза к нему подбегала та женщина, которую лесник посылал на лошади, и оба раза он упрямо говорил ей что-то, попрежнему указывая на лес.

В своей тяжкой, горячей работе люди не заметили, как кончился день. Небо, черно-серое от дыма, потемнело совсем, а на востоке, над пылающим лесом, налилось мутно-кровавым светом.

Огонь придвинулся близко. Лица жгло, одежда накалялась, пот быстро испарялся, кожа стала сухой, к ней было больно притрагиваться. От дыма стало очень трудно дышать. Казалось, что по горлу водят жесткой платяной щеткой. Глаза у всех стали красными и слезились. Некоторые падали. Их оттаскивали в сторону, и, отлежавшись, они вставали вновь. Люди не хотели отступать перед огнем.

А он наступал — завывающий, шумный, грозный. Где-то там, в глубине гигантской топки, падали деревья, вытянув свои обугленные, изуродованные лапы, а здесь, ближе, уже корчились, съедаемые огнем, новые, и разгульное пламя, охватывая кроны, ползло и ползло на людей.

В багровом зареве день смешался с ночью.

Вова еле передвигал ноги. Миша, этот крепыш и силач, так устал, что уже два раза падал, и всем, кто видел это, было очень жалко паренька и хотелось сказать, чтобы он бросил работу и отдохнул, но сделать это было нельзя, потому что нужно было победить огонь.

Настали самые страшные и самые ответственные минуты. Прорвется огонь через преграду — и тогда его уже не остановить, или он будет побежден здесь. Пламя, перемахнув через речку, подступило вплотную к людям. Жар стал невыносимым. Хвоя на земле и трава обуглились, огнем занимались ближние деревья. Одежда стала дымиться.

В глазах у Лёни все плыло и кружилось. Голоса людей стали какими-то далекими и глухими. И шум огня — он был очень сильным — звучал лишь в полтона. Лёня уже бросил топор и работал лопатой. Он стоял у края канавы и помогал старику отбрасывать землю. Лопата была тяжелой-тяжелой. Лёню качало. Он думал о Диме, но мысли его путались и никак не могли задержаться на чем-нибудь определенном. Вдруг Лёня услышал чей-то слабый в шуме пожара, сорвавшийся возглас: