Александр Прозоров - Духи реки

Вепрь пробежал с десяток шагов, остановился, подпрыгивая на месте, размахивая головой и рыча. Пыхтун не сразу понял, что зверь в ярости рвёт его шапку, слетевшую то ли ещё раньше, то ли при последнем столкновении. Превратив заячьи шкурки в полнейшие лохмотья, секач как-то особенно глубоко и громко, удовлетворённо вздохнул… и медленно завалился набок. И больше не шелохнулся. Он был мёртв.

Тигриный Волк, не веря своим глазам, не мигая смотрел на него до тех пор, пока на щёки не выкатились слезы. Торопливо ощупал самого себя. Он был жив! А секач — мёртв. Охотник попытался встать — и тут же понял, что обрадовался слишком рано. У него болело всё тело — кроме, разве что, головы. Больше того, сделав пару шагов, Пыхтун понял, что из ноги струится кровь, а куртка подозрительно липнет к левому боку. И ещё неизвестно — победил он в этой схватке или скоро ослабнет и останется лежать рядом со своим врагом на радость куницам и росомахам.

Морщась от боли, Пыхтун разделся, слегка развёл руки, осматриваясь, и запоздало застонал: левая часть тела от пояса и выше была одним большим кровоподтёком. Левая нога оказалась вспорота, словно ножом, от ступни и до колена. К счастью, кабаний клык попал точно в кость, и кроме кожи ничего не пострадало. Рана на спине под рёбрами была хуже — её охотник не видел и оценить опасность не мог. Он поднял пояс, открыл сумку, в которой, как и у каждого охотника, лежал сухой и ломкий болотный мох, хорошо впитывающий кровь и отпугивающий гной, зачерпнул чистого снега, наугад мазнул спину, отмывая кровь, так же наугад наложил на рану весь мох. Чтобы не сползал, поверх него затянул пояс. Но вот кровоточащую ногу обвязывать было уже нечем. После короткого раздумья, охотник дохромал до секача, опустился на колено, вдоль брюха срезал длинную полосу шкуры, тщательно отёр её снегом, потом чистым снегом смыл кровь с ноги, снизу вверх туго замотал разрез щетиной вниз. Кое-как оделся. Добрёл до копья, подобрал его кончик. Мало того, что вепрь расколол древко, так ещё и самоё остриё было обломано, а край камня раскрошился на всю длину.

— Нет больше копья, — отбросил обломок охотник, прошёл по кабаньей тропе, подобрал гарпуны, что ушли мимо цели, вернулся. Увязал их вместе с топором — на пояс его теперь было не повесить. Нашёл снегоступы, потерянные в самом начале схватки. Остановился возле секача. Тот весил вдвое больше взрослого мужчины. Такого, как Хромой Зубр. И, верно, втрое больше самого Пыхтуна. Но Тигриный Волк не для того одерживал победу в столь жестоком столкновении, чтобы теперь бросить добычу на радость трусливому мелкому зверью. Усмехнувшись, он с самого же кабана срезал ещё один, но куда более длинный ремень, захлестнул его за длинные, торчащие в стороны и заляпанные его, Тигриного Волка, кровью клыки, перекинул через плечо и медленно зашагал в сторону совсем не близкого стойбища, волоча неподъёмную тушу за собой.

Разумеется, охотник и не надеялся добраться домой в тот же день. Просто хотел уйти подальше от залитой парной кровью поляны, на которую вскоре наверняка сбежится немало желающих украсть толику чужой еды. А при случае — и вовсе прогнать удачливого, но ослабевшего после схватки добытчика. Только поэтому Тигриный Волк ещё очень долго упрямо ломился через непроглядную ночь, пока, наконец, не обнаружил несколько близко стоящих елей. Здесь он слез со снегоступов, утоптал яму, скинул в неё тушу, присыпал снегом, а потом, нарубив топором лапника, закидал сверху — чтобы не привлекать ночных хищников ни видом, ни запахом. Для себя из той же выемки, пиная здоровой ногой, сделал вдоль земли длинную снежную нору, напихал в неё всё того же лапника. Долго и муторно — но необходимо. Спать зимой на холодной земле нельзя даже здоровому охотнику. А уж тем более — раненому. Хорошо хоть, одет он сейчас тепло. Шапки нет — но голову можно завернуть в меховую накидку.

Как обычно, под толстым снежным одеялом спать было тепло. Поутру охотник порезал второй кусок вяленого мяса на несколько ломтиков, кинул один в рот и, стараясь не обращать внимания на боль в ноге, спине, руках… — на боль во всём теле, двинулся в путь, время от времени закусывая мясо небольшими глотками инея с низких ветвей. Еда закончилась около полудня — но Тигриный Волк пока ещё не был настолько голоден, чтобы из-за этого беспокоиться.

К сожалению, силы и время он всё-таки не рассчитал, а потому вскоре после заката, уже в обидной близости от стойбища, остановился на второй ночлег. Зато на третий день, вскоре после рассвета, юный охотник медленно вошёл в родное селение и, прежде чем его заметили, сумел дотащить мёрзлую тушу до самого кострища, оставив её возле большого котла племени.