Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Мгновенно осуществляя эту счастливую мысль, кто-то схватил принца за шиворот, но незнакомец так же мгновенно обнажил шпагу и свалил дерзкого наземь звонким ударом плашмя. Тотчас же десять голосов сразу закричали: «Убить этого пса! Бей его! бей!» и толпа набросилась на незнакомца; а тот прислонился к стене и как сумасшедший размахивал длинной шпагой, раскидывая вокруг себя нападавших. Жертвы его так и валились на землю, да толпа, топча их ногами, накидывалась на героя с неослабевающей яростью. Минуты его были, казалось, уже сочтены и гибель неизбежна, как вдруг затрубила труба, и чей-то голос загремел:

— Дорогу королевскому гонцу!

Незнакомец раскидывал нападавших.

Прямо на толпу скакал отряд конных солдат. Все бросились кто куда, врассыпную, а храбрый незнакомец подхватил принца на руки и скоро был далеко от толпы и опасности.

Но вернемся в ратушу. Заглушая гром разгула и крики веселого пира, внезапно в залу ворвался чистый и четкий звук рога. Мгновенно наступила тишина, глубокое безмолвие, и среди этой тишины раздался один голос — голос вестника, присланного из дворца. Все пирующие, как один человек, встали и начали слушать.

Речь гонца закончилась торжественным возгласом:

— Король умер!

Все, словно по команде, склонили головы на грудь и несколько мгновений оставались в глубоком молчании; потом бросились на колени перед Томом, простирая к нему руки и оглашая все здание громкими криками, от которых стены задрожали:

— Да здравствует король!

Взор бедного Тома, ослепленного этим поразительным зрелищем, растерянно блуждал вокруг и наконец остановился на принцессах, опустившихся перед ним на колени, потом на лорде Гертфорде. На лице его выразилась решимость. Он нагнулся к лорду Гертфорду и шепнул ему на ухо:

— Скажи мне правду, по чести, по совести! Если бы я сейчас отдал приказ, какого никто не имеет права отдать, кроме короля, был бы этот приказ исполнен? Никто не встал бы и не крикнул бы: «нет».

— Никто, государь, ни один человек в целом королевстве. В лице твоем повелевает владыка Англии. Ты — король, твоя воля — закон.

Тогда Том проговорил твердым голосом, горячо, с большим одушевлением:

— Так пусть же отныне воля короля будет законом милости, а не законом крови. Встань с колен! и скорее в Тауэр объявить королевскую волю: герцог Норфолькский останется жив. [18] «Проживи Генрих VIII несколькими часами дольше, его приказ о казни герцога был бы приведен в исполнение. Но когда в Тауэр пришла весть, что король умер ночью, комендант Тауэра отсрочил казнь, а государственный совет не счел удобным начинать новое царствование казнью знатнейшего в стране лорда, притом же осужденного в силу такого несправедливого и жестокого приказа». ( Юм. История Англии, т. III, стр. 307 ).

Слова эти мгновенно были подхвачены и, передаваясь из уст в уста, пронеслись по всему залу. И не успел Гертфорд выйти, как стены ратуши снова потряс оглушительный крик:

— Кончилось царство крови! Да здравствует Эдуард, король Англии!

Принц и его избавитель.

Выбравшись из толпы, Майлс Гендон и маленький принц направились к реке, пробираясь разными задворками и закоулками. Они беспрепятственно дошли до Лондонского моста, но тут снова попали в густую толпу. Гендон крепко держал за руку принца, или — нет — короля. Потрясающая новость уже разнеслась по всему городу, и мальчик слышал, как тысячи голосов повторяли зараз, что король умер. При этой вести ледяной холод проник в сердце несчастного, бездомного сироты, и он содрогнулся всем телом. Он сознавал всю важность своей потери и был глубоко огорчен ею, потому что суровый тиран, наводивший ужас на всех, с ним всегда был добр и ласков. Слезы застилали ему глаза, и все окружающие предметы представлялись ему словно в тумане. В эту минуту он чувствовал себя самым покинутым, отверженным, забытым существом во всем мире. Но вдруг иные крики донеслись до него, прорезая ночную тьму, словно раскаты грома:

— Да здравствует король Эдуард Шестой!

При этом крике глаза принца засверкали, и он весь задрожал от гордости.

«Ах, — думал он, — каким это кажется величавым и странным: я — король!»

Наши друзья медленно пролагали себе дорогу сквозь толпу на мосту. Этот мост, существовавший уже шестьсот лет и все это время бывший чем-то вроде очень людной и шумной проезжей дороги, представлял собою любопытное зрелище: по обе стороны, от одного берега до другого, тянулись ряды лавок и складов с жилыми помещениями в верхних этажах. Мост сам по себе был чем-то вроде отдельного города. На нем были своя гостиница, свои пивные, булочные, мелочные лавки, свой съестной рынок, свои ремесленные производства и даже своя церковь. На двух соседей, которых он связывал вместе, на Лондон и Саутворк, мост смотрел как на свои предместья и не придавал им большого значения. Обитатели Лондонского моста составляли, так сказать, замкнутую корпорацию; город у них был узенький, всего в одну улицу, длиною в одну пятую мили. Здесь, как в деревне, каждый знал каждого. Всякий знал отца своего соседа, его мать, всю подноготную о его семейных делах. На мосту, само собою, была и своя аристократия — старинные роды мясников и пекарей, по пятисот-шестисот лет торговавшие в одних и тех же лавчонках, знавшие от доски до доски всю историю моста, со всеми его странными легендами; эти уж всегда и говорили особым «мостовым» языком и думали «мостовыми» мыслями, и лгали весьма пространно, выразительно и основательно, как умели лгать лишь на мосту. Население моста было невежественно, узколобо, кичливо. Иным оно и быть не могло. Дети рождались на мосту, вырастали на мосту, доживали там до старости и умирали, ни разу не побывав в другой части света, кроме Лондонского моста. Эти люди, естественно, воображали, что величественное и нескончаемое шествие, двигавшееся через мост день и ночь, смешанный гул криков и возгласов, ржание коней, мычание коров, блеяние овец и вечный топот ног, напоминавший отдаленные раскаты грома, — было единственное, что важно на свете. Им даже казалось, что они отчасти владельцы всех этих великолепных богатств. Так оно и было на деле; по крайней мере, когда король или какой-нибудь герой устраивал торжественную процессию в честь своего благополучного возвращения на родину, они всегда могли из своих окон показывать зевакам это пышное зрелище, потому что в Лондоне не было другого подобного места, где шествие могло бы развернуться такой длинной, прямой, непрерывной колонной.