Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

За другим столом, пониже, сидели царедворцы и другие знатные гости вместе с магнатами Сити; члены палаты общин расположились за отдельными столиками, расставленными во множестве в другой части зала. Гигантские статуи Гога и Магога [17] Находящиеся в Лондонской ратуше статуи Гога и Магога изображают двух легендарных гигантов, которые были якобы поставлены в качестве привратников у входа в королевский дворец. — старинных стражей города — равнодушно смотрели с высоты своих пьедесталов на это обычное для них зрелище. Много забытых поколений сменилось у них на глазах. Затрубили в трубы, герольд возвестил о начале обеда, и в высокой арке левой стены появился толстый дворецкий в сопровождении слуг, несших с величавой торжественностью настоящий королевский ростбиф, горячий, дымящийся, ждущий ножа.

После молитвы Том (его научили заранее) встал — а за ним все остальные — и отпил из огромной золотой «чаши любви», потом передал ее принцессе Елизавете, та в свою очередь лэди Джэн; а затем чаша обошла весь зал. Так начался банкет.

К полуночи, когда пир был в полном разгаре, публику угостили одним из тех живописных зрелищ, которыми так восхищались наши предки. Описание его до сих пор сохранилось в причудливом рассказе очевидца-историка:

«Очистили место, и затем вошли граф и барон, одетые по турецкому обычаю в длинные халаты из шелковой материи, усеянной золотыми блестками; на головах у них были чалмы из малинового бархата, перевитые толстыми золотыми шнурами; у каждого за поясом висело на широкой золотой перевязи по турецкой сабле, именуемой палашом. За ними следовали другой граф и другой барон в длинных кафтанах желтого атласа с поперечными полосами белого атласа; согласно русскому обычаю, они были в серых меховых шапках и сапогах с длинными, загнутыми кверху носками; у каждого было в руках по топору. Далее следовал лорд-адмирал и с ним пятеро дворян в камзолах малинового бархата, низко вырезанных на спине и на груди; поверх камзолов на них были короткие плащи малинового атласа и на головах шапочки с фазаньими перьями вроде тех, какие носят танцоры. Эти были наряжены по прусскому обычаю. Затем вошли факельщики, числом до сотни, одетые в красный и зеленый атлас, лица у них были черные, как у мавров. Потом явились ряженые. Потом выступили менестрели в причудливых нарядах и стали плясать, а за ними и лорды и леди закружились в такой бешеной пляске, что было любо смотреть».

Пока Том со своего возвышения любовался этой «бешеной» пляской, замирая от восторга перед пестрым калейдоскопом кружащихся фигур и ослепительного разнообразия красок, оборванный, но настоящий принц Уэльский у ворот ратуши громко заявлял свои права, жаловался на свои обиды, обличал самозванца и требовал, чтобы его впустили. Это забавляло толпу чрезвычайно; все теснились вперед, вытягивая шеи, чтобы взглянуть на маленького бунтовщика. Потом стали трунить и глумиться над ним нарочно, ради потехи, чтобы еще больше раздразнить его. Слезы обиды выступили у него на глазах, но он стоял на своем, с королевским спокойствием бросая вызов толпе. Издевательства сыпались на него снова и снова, новые насмешки язвили его, и он наконец воскликнул:

— Вы, свора невоспитанных собак! Говорят вам, я — принц Уэльский! И хоть я одинок и покинут друзьями и нет никого, кто бы сказал мне здесь доброе слово или захотел помочь мне в беде, — все же я не уступлю своих прав и буду стоять на своем.

— Принц ты или не принц, все равно: ты храбрый малый, и отныне не смей говорить, что у тебя нет ни единого друга! Вот я стану рядом с тобою и докажу тебе, что ты ошибаешься. И клянусь тебе, Майлс Гендон не самый худший из тех, кого ты мог бы найти себе в качестве друга, не утомив себя поисками. Дай отдохнуть своему языку, дитя мое, а я поговорю с этими подлыми крысами на их родном наречии.

Говоривший был высок, хорошо сложен, мускулист. Его камзол и штаны были из дорогой материи, но эта материя выцвела и была протерта до ниток, а золотые галуны потускнели плачевно; брыжжи на его воротнике были измяты и продраны; широкие поля его шляпы были опущены книзу; перо на шляпе было сломано; он весь был забрызган грязью и вообще имел весьма горестный вид; на боку у незнакомца болталась длинная шпага в заржавленных железных ножнах; задорная осанка сразу выдавала в нем лихого забияку. Речь этого причудливо-странного воина была встречена взрывом насмешек и хохота. Посыпались крики: «Вот еще один ряженый принц!» — «Прикуси язык, приятель: видишь, какой он сердитый!» — «И то правда, ишь как он смотрит!» — «Оттащите от него мальчишку, в пруд щенка!»