— Вдова! Она велела.
— Вдова? А кто позволил вдове соваться со своим носом туда, где её не спрашивают?
— Никто.
— Хорошо, я ей покажу! А ты, негодяй, сейчас же забудь свою школу, слышишь? Я всем покажу, что значит набивать всякой дурью голову моего сына. Попробуй только сунуться в школу! Твоя мать до самой смерти не умела ни читать, ни писать, и твой отец не умеет, и никто в нашем роду не умел, и вдруг является этакая каналья и воображает о себе чёрт знает что. Но этого я не потерплю, слышишь?.. Покажи, как ты умеешь читать!
Отец.
Я взял книгу и стал читать про генерала Вашингтона и про войну. С минуту он слушал меня, потом вырвал книжку, швырнул её в угол и заворчал:
— Вижу, вижу! Ты сделался и вправду грамотей. Но погоди, я выбью спесь из твоей головы; я не потерплю этого, слышишь? Я не стану шутить, и если поймаю тебя в школе, чистюля, то так отколочу, что жарко станет!
Он схватил со стола маленькую сине-жёлтую картинку, изображавшую мальчика, пасущего двух коров, и спросил:
— Это ещё что такое?
— Это я получил в награду за то, что хорошо знал уроки.
Он разорвал её в клочки и заревел:
— Погоди, от меня ты получишь награду почище! Я намалюю картину у тебя на спине.
Он снова уселся на место и стал что-то ворчать про себя. Потом опять заговорил громко:
— Видано ли что-нибудь подобное! Скажите пожалуйста, какой франт! Кровать, простыни, ковёр на полу! А родной отец спит в хлеву вместе со свиньями или где придётся. И это называется сын! Подожди, голубчик, узнаешь ты, где раки зимуют!.. Говорят, у тебя и деньги завелись. Правда это?
— Врут, и больше ничего!
— Послушай, голубчик, ты у меня не виляй. Я тебе отец или нет? Я уже два дня в этом городе… всюду только и разговору что о твоих капиталах… Потому я и пришёл к тебе. Завтра же доставь мне эти деньги! Слышишь? Они мне нужны!
— Нет у меня никаких денег!
— Врёшь! Твои деньги у судьи, и ты должен достать их. Они мне нужны, говорю тебе!
— Нет у меня денег! Спроси сам у судьи, он тебе то же скажет!
— Ладно, спрошу. Уж я заставлю его раскошелиться! Сколько у тебя в кармане? Подавай сюда!
— У меня только один доллар, и он мне нужен, чтобы…
— Плевать мне, что он тебе нужен! Давай его сюда, да поскорей!
Он взял монету, прикусил её, чтобы удостовериться, не фальшивая ли она, и сказал, что пойдёт в город купить себе водки, целый день у него не было ни капли во рту (между тем от него разило, как от винной бочки). Затем он вылез из окна на крышу, но вернулся и снова просунул голову в окно, проклиная меня опять за мою спесь и за то, что я хочу быть умнее его, и потом, когда я думал, что он уже совсем ушёл, снова показался в окне и напомнил, что выдерет меня, если поймает в школе.
На другой день, совершенно пьяный, он пошёл к судье Тэчеру и грозил ему, в случае если тот не отдаст ему денег, жаловаться на него в суд.
Но судья Тэчер и вдова сами подали в суд просьбу о том, чтобы меня взяли от отца и назначили кого-нибудь из них моим опекуном. Для меня это было бы самое лучшее, но, на беду, у нас был назначен новый судья, который не знал моего старика и решил, что несправедливо разрушать семью и отнимать ребёнка у отца. Таким образом, судья Тэчер и вдова должны были это дело оставить, не добившись никакого толку.
Это только подлило масла в огонь, и старик мой окончательно встал на дыбы. Он грозился, что заколотит меня досмерти, если я не дам ему денег. Я побежал к судье Тэчеру и взял у него три доллара из моих капиталов. Получив эти деньги, отец напился, начал бушевать и скандалить, пока его не заперли на неделю в кутузку. Но это было для него не ново и нисколько не укротило его. Он говорил, что ему всё равно, пусть делают с ним всё, что хотят, но власти над родным сыном у него не отнимут, и он покажет это своему щёголю-сыну: задаст ему такую трёпку, что тот будет помнить всю жизнь!
По истечении срока отец вышел опять на свободу. Новый судья решил исправить его. Он взял его к себе в дом, дал ему чистый, хороший костюм вместо его лохмотьев, оставил его у себя завтракать, обедать и ужинать — одним словом, вступил с моим отцом в тесную дружбу. После ужина он заговорил с ним о боге, о страшном суде, об обществе трезвости, так что старик мой даже расчувствовался и со слезами сознался, что он всю жизнь прожил дуралеем, но теперь пришёл в себя, хочет начать новую жизнь и сделаться таким человеком, за которого уже никогда никому не придётся краснеть, если только господин судья ему поможет и не оттолкнёт его с презрением. Судья отвечал, что готов броситься к нему на шею за такие слова, и даже прослезился. От полноты чувств его супруга тоже прослезилась. Отец уверял, что всю жизнь его никто не понимал и что для погибшего человека дороже всего сочувствие ближних. Судья вполне с ним согласился, и опять они оба заплакали. Когда пришло время идти спать, мой исправившийся отец поднялся с места, протянул руку и сказал:
Читать дальше