Борис Лапин - Серебряный остров

— Держите! — предупредил глухой голос Рудика.

Он стоял мокрый, весь в глине, с круглыми от изумления глазами и не мог вымолвить ни слова. Три фонарика уставились на него в упор.

— Что?! Сокровища?! — закричал Цырен.

— Д-дом, — заикаясь, выдавил из себя Рудик. — 3-зимовье…

Санька ждал каких угодно слов, только не этих. Было бы куда больше похоже на правду, если бы их ждал снаружи караван верблюдов или даже дикарь в шкурах, с каменным топором в руке. Но дом…

До того как Рудик произнес это слово, Санька; представлял себе узкую расщелину, повдоль разрезавшую утес, и мрачную противоположную стену; они выйдут — и сразу увидят вход в другую пещеру, теперь уж в ту самую! Не может же эта каменная громадина, внутри которой они находились, быть такой узкой, всего в две пещеры шириной. Значит, она продолжается и дальше в сторону тайги, а коли так, почему бы не здесь затеряться пещере Чингисхана? Где еще нашел бы он столь потаенное местечко? Рудик сказал «дом»! Санька не верил ушам, он должен был увидеть все своими глазами.

Против ожидания, лаз оказался довольно крутым. «Ни дать ни взять, воронка. Естественная воронка, по которой первобытные выбирались в тайгу, — соображал Санька, карабкаясь по камням. — Видать, засыпало грунтом самое горлышко, а после дождей вода скопилась на дне и просочилась в пещеру. Не дожди — пришлось бы нам возвращаться восвояси».

Первое, что он увидел, были тучи, бегущие над головой. Потом бросились в глаза ярко-зеленые вершины лиственниц, и, наконец, взору открылся окружающий пейзаж — тесный и мрачноватый. Но Санька не успел ничего разглядеть, его внимание приковала покосившаяся и вросшая в землю избушка, крыша которой густо схватилась мхом. Зимовье как зимовье, он немало встречал таких на бесконечных охотничьих тропах. Но здесь…

Это был замкнутый самостоятельный мирок, со всех сторон отгороженный от белого света отвесно уходящими вверх скалами. Оазис среди скал. Нет, не ущелье, не трещина, скорее чаша, даже стакан, и на дне — два десятка стройных, как по линейке, лиственниц, зеленая лужайка, заросли кустарника с теневой стороны, родничок в камнях и сама избушка. Больше ничего. А вокруг мрачно-серые, точно топором обрубленные скалы. Площадка, на которой стоял Санька, находилась сравнительно высоко над долиной, лиственницы вздымались выше, но еще выше громоздилась скала, тяжело нависшая над всем этим крохотным мирком. Едва он успел осмотреться, сзади раздался голос Валюхи:

— Саня, помогай!

И вот они остановились перед спуском в долину, Валюха удивленно вскинула ресницы, быстро, как белочка, огляделась по сторонам, покачала головой. А Цырен разом схватил обстановку своими узкими, зоркими, всевидящими глазами и тут же нашел меткое слово: «провал». Действительно, как еще угораздило крохотный пятачок земли, едва ли двести метров на триста, так опуститься по сравнению с окружающими горами?

— Провал. Там была пустота, огромная пещера — продолжение нашей. Выходит, и сокровища того… провалились.

— Не выдумывай, — остановил его Рудик. — Если это и провал, ему никак не семьсот лет, а, по крайней мере, миллион.

— Пусть миллион. Но все равно это провал, — угрюмо настаивал на своем Цырен. — Избушке тоже не семь сотен лет, самое большее — сто. Значит, будем считать, с сокровищами уважаемого Чингисхана мы потерпели провал. — Он помолчал и закончил как можно бодрее: — Но экспедиция продолжается. Узнаем хоть, что за избушка. Авось да и найдем что-нибудь интересное.

— Едва ли, — скептически заметил Рудик. — Это я от неожиданности обалдел, а таких зимовьюшек в тайге ой-ей-ей сколько.

— Если зимовье строил охотник, — рассмеялась Валюха, — богатый был человек. На вертолете на охоту летал; Иначе сюда не забраться.

— Ладно, вниз! — скомандовал Цырен. — Исследователь глазам не верит.

…Вход зарос высокой травой. Когда ее примяли, оказалось, что дверь, осевшая и подгнившая, приперта колом. Обошли избушку вокруг — она скособочилась, обомшела, между бревнами зияли щели. Крыша, крытая прочной лиственничной дранкой, тоже, кое-где прохудилась. В чурбаке неподалеку торчал ржавый топор с остатками гнилого топорища. Крошечное оконце затянуло пылью. Ничем, буквально ничем не выдавало зимовье своих секретов.

Наконец Цырен отпнул кол. Дверь жалобно скрипнула, приоткрылась. Цырен втиснулся в нее до половины — и сразу подался назад. Глаза его заблестели.

— Братцы, пулемет!