Валентина Ососкова - Семнадцать мгновений летнего дня

Она оправдала мои надежды и не заблудилась. Я очнулся от дрёмы, оттого что рядом кто-то пел Лизиным голосом, тихо, словно только для себя и не для кого больше:

– Добрый лес, беспокойный день,

Дальний путь и мотив знакомый, знако-омый…

Я узнал эту песню – из того самого фильма, который мы смотрели у Лизки дома.

– Я хочу, чтобы мой настоящий друг

Оставался со мною в любой беде,

Чтобы были лесные цветы вокруг,

А дорога спешила к дому.

Я не знаю, кому и где

Эта песня моя поможет, помо-ожет…

Я хочу, чтобы мой настоящий друг

Оставался со мною в любой беде,

И когда улыбаются все вокруг,

Чтобы он улыбался тоже.

Я разлепил глаза и, прищурившись, принялся наблюдать за напевающей дальше без слов Лизкой. На голове лохматый венок, из которого торчат метёлки трав, волосы мокрые, лицо – сосредоточенное, такое, как будто она приняла для себя какое-то очень-очень важное решение… Я невольно залюбовался. Ну как её спутать с пацаном?..

Хлопнула дверь, и Саня удивлённо заметил:

– Ну у тебя и голос, Гальцев. Хороший, но, блин, как у девчонки!

Я собрался было вмешаться, но Лизка меня опередила, стаскивая венок и улыбаясь загадочно:

– Обычный у меня голос, Сань.

– Он у тебя что, до сих пор не ломался? Тебе сколько лет-то? – озадачился Шумахер, со сна ещё плохо ворочая мозгами.

– Не ломался, – Лизка улыбалась всё шире. – И не будет. Почему «как», Сань?

На лице Шумахера отразилась мучительная работа мысли.

– Гальце-ев… – наконец осторожно начал он, бессердечно дёргая себя за чёлку, – ты же не хочешь сказать, что…

– Гальцева, – поправила Лизка.

– Лёв, подожди…

– Лиза, – безжалостно поправила Лизка.

– Гальцев, не дури и скажи, что пошутил! – возмутился Саня.

– Ну, скажу, а потом ты обнаружишь, что под футболкой у меня спортивный топ – и что, опять потребуешь, чтобы я тебе соврала, что пошутила?

Лицо у Сани стало совсем несчастное.

– Ты хочешь сказать, что ты, Лёва, де… дев…

– Девочка, – подсказала Лизка. – Ага. Это так, Сань. Прости, пожалуйста. Я не думала, что всё так далеко зайдёт.

Саня думал долго, вглядываясь в Лизино лицо и пытаясь понять, как же это может быть. Смотреть на него было жалко ужасно, но у меня хватало благоразумия не вмешиваться.

– То есть ты – не его брат?

– Не-а…

– Холин! – Саня выпрыгнул из машины, шагнул ко мне, наклонился и вздёрнул на ноги, ухватившись за протестующе затрещавший ворот. – Ты… ты знал, да?! На пару решили надо мной поиздеваться?!

– Сань, прости идиотов, но Лизка…

– Лизка, – передразнил меня Шумахер, сплёвывая в сторону. – Ну, Холин, ты… ты…

Он выругался – обречённо, толкнул меня в грудь, но дальше драться не полез и, обойдя машину, открыл капот и спустя секунду раздражённо им хлопнул.

– Вы идиоты, оба, Штирлицы, блин… – он выждал несколько секунд, вновь открыл и уткнулся в мотор. – Ну, ёлы-палы, Холин, я думал, ты мне друг, а ты… Тьфу! Развели, как придурка, а я повёлся! «Семнадцать мгновений», а я что, фашист, да?

– Ну, Сань, прости пожалуйста, – жалобно попросила Лиза, и голос у неё стал совсем несчастным. – Ну, прости-и… Но я так хотела с тобой… Ты же сам говорил, что с девчонками не дружат, и все вы так говорите, и я… Раз мне удалось переодеться тогда, у Араба, так, что никто не узнал, я решила, что и дальше смогу… И наша дружба, Сань, это что-то, что-то такое прекрасное, и…

– Ты дурак, – буркнул Саня, отворачиваясь. – Даже дурой тебя назвать язык не поворачивается, как есть дурак. Лёвка Гальцев.

Лиза шмыгнула носом. Саня молча, с остервенением копался в моторе, что-то там проверяя и переступая босыми ногами в луже. Я счёл за лучшее молча отойти в сторонку – мне совсем не улыбалось получить в физиономию от лучшего друга.

Время тянулось медленно – чирикали птички, изредка каркали пролетающие над нами вороны, где-то стучался дятел… День разгорался, заливая лес солнечными лучами, пахло хвоей, мокрой землёй и смолой, от которой я безуспешно пытался отчистить жилетку после моего подъёма на сосну. Стрелка Лизиных часов близилась к семи утра, а Саня всё возился с мотором, бормоча под нос ругательства – поначалу одно другого заковыристей, а потом сменившиеся усталым поминанием матери его нивы.

– Я кушать хочу, – вздохнула Лизка.

Я пошарил по карманам и обрёл там початую пачку сухариков.

Спустя несколько минут хруста к нам подошёл Саня и, ни слова не говоря, запустил в пачку руку, вытащил горсть сухарей и отправил в рот. Глянул мимо нас и столь же молча вернулся к машине.