Томаш Пациньский - Линия огня

Целых три, подумала Аня. Или всего лишь три...

Ковер-самолет, на котором улечу из этой долбаной малины. От всей этой вони, зассанного подъезда, одних и тех же фильмов. И от дядек.... Ладно, это будет первое...

Хотя... Этот еще не из самых противных, бьет редко, да и попадает не всегда, потому что глаза вечно залитые. Не такой, как предыдущий, который все хвалился что у него пенис длиной тридцать сантиметров...

Этот не похваляется. Но тоже больно.

- Сначала дашь мне на минутку...

Храп прервался. Дед Мороз покачал головой.

- За что? – плачущий, ноющий голос, словно скулеж загнанного в угол пса.

- Во имя принципов...

Даже будучи готовым к грохоту очереди, Дед Мороз вздрогнул. Когда она затихла – как отметил с признанием: короткая, не больше четырех-пяти выстрелов – что-то еще беспорядочно повозилось на скрипучих пружинах. Но повозилось недолго, затихнув, в конце концов, с булькающим хрипом.

Дед Мороз усмехнулся. Он уже знал, каким будет следующее желание. И замечательно, ему уже давно нужна была помощница. Тем более, что оленей у него не было, лаппонцы бесстыдно подняли цены.

Вот третье желание он не угадал.

- Еще одно, - сказала Аня, когда они уже собирались выходить. Еще раз она обвела взглядом комнату, сверкающую ёлку, отсвет лампочек в мертвом, широко раскрытом глазу.

- Называй меня Матильдой.

  

Jingle bell, jingle bell . Колокольчики продолжали звенеть, когда они вышли из вонючего, зассанного подъезда. Холода она не чувствовала, хотя и шла босиком по раскисшему, просоленному городскому снегу. Ночь на Рождество шла к концу, звери, возможно, уже и говорили человеческим голосом, а соседи уже не могли. Из окон неслись пьяные песни, совершенно не колядки.

Сосед с первого этажа, судорожно хватающийся за стойку для выбивания ковров, обвел мутным взглядом выходящих. Никакого понимания в его взгляде не было смысла и искать. Над домом упряжка Санты Клауса делала все более тесные круги, олени были совершенно дезориентированы. Что же, подумала Матильда, попал на горячую посадочную полосу.

Пьяница у стойки икнул точно с приходом полуночи. Он с трудом сконцентрировал взгляд на внимательно приглядывающемся к нему подвальном коте.

- Ки...ся... кися.... – залопотал пьяница. – Тиии-ии-хаяаа ночь... А скажи мне, котик, чего-нибудь человеческим голосом...

- Сваливай, - бесстрастно ответил кот и с достоинством удалился.

Матильда не знала, каким образом под шубой Деда Мороза поместилась ракетная установка. Но, самое главное, поместилась.

- Не забывай... – заговорил было Дед.

- Знаю. За тобой не становиться, опасная зона, - улыбнулась она в ответ.

Тот тоже усмехнулся, не отрывая глаз от прицела. Нажал на спуск; стингер с грохотом и вспышкой вылетел из трубы, разложил стабилизаторы и помчался за санями.

Олени были настороже. Отчаянным поворотом они попытались уйти от ракеты, рассыпая за собой гирлянды яркой фольги. Ошибка, термообманки были бы более к месту.

- Ой, бляаааа! – восхищенно заорал пьяница, хлопая в ладоши. Мужик попутал Рождество с Новым Годом.

С неба падали обломки досок, куски шерсти. Медленно опадала мишура. Возле самой Матильды упал маленький, серебряный колокольчик. Она отфутболила его ногой.

Jingle bell, jingle bell...

ПОБОЧНЫЙ УЩЕРБ

Длинный, плохо освещенный коридор упрямо приводил на ум тюрягу из паршивого фильма класса С. выкрашенные лущащейся краской решетки, ряды дверей с отверстиями глазков, лампочки накаливания, когда-то скрытые под дешевыми стеклянными плафонами, теперь прикрытые лишь проволочной сеткой, запыленные и обделанные бесчисленными поколениями мух.

На полу из терразита резиновые подошвы не издавали ни звука. Они старались обходить бычки и всякую неидентифицированную дрянь, собравшуюся кучами в углах Ненужная осторожность, из-за тонких дверей раздавались обычные отзвуки жизни муравейника на варшавском Бродне, особенно интенсивные в этой выходной вечер. Тем не менее, когда под черным ботинком лопнул одноразовый шприц, девушка недовольно скривилась. Идущий рядом пожилой мужчина лишь снисходительно усмехнулся. Тихий треск утонул в доходящих откуда-то звуках скандала, какое-то семейство крепкими словами решало проблему, кто теперь пойдет за бутылкой.

Та, конкретная дверь ничем не отличалась от остальных, даже номер, когда-то выписанный черной краской, давным-давно истерся, вне всякого сомнения – от старости. Предположение, будто бы когда-то грязной фанеры касалась тряпка уборщицы, было весьма рискованным. Но над бельмом порисованного глазка наверняка когда-то была семерка.