Валерий Елманов - Крест и посох

А в общем-то все получилось именно так, как и ожидалось. Ратьша даже разговаривать с ними не стал. Бросил только с насмешкой отроку безусому, который слева от него был:

— Дивись, Вячеслав. Каин в послы нам Иуду избрал. Да не одного, а двоих сразу. — И костяшки пальцев на руке, вцепившейся за рукоять меча, побелели от напряжения.

Отрок согласно кивнул и добавил:

— Так в Библии Каин одного лишь брата убил, а тут сразу вон сколько. По такому случаю одного Иуды в послы маловато.

— И зачем им по земле ходить, траву поганить, — с сожалением произнес тысяцкий и потянул меч из ножен, но был остановлен половецким ханом.

— Ненависть не самый лучший спутник человека. Соль делает землю бесплодной, ненависть — степь безлюдной. Их доля от них не уйдет, но ныне они послы. Подняв на них меч, ты сам опустишься к ним в болото и испачкаешь руки их поганой рудой. Вложи стрелу своего гнева в колчан терпения. А коль не желаешь с ними вести речь, отправь назад. Этот боярин — Глебов, а нам и одного хватит.

— И то правда, — чуть смягчился грозный лик Ратьши. Теперь место явственно проступающей ненависти заняли презрение и отвращение.

— Пошли прочь, псы. — И он, выхватив плетку из-за пояса, ловко захлестнул ею ендову на подносе в руках Мосяги, одним рывком опрокинув сосуд на остолбеневшего от ужаса боярина.

— Это вам меды от Ратьши! Хлебай, Мосяга! А это, — чуть перегнувшись с коня, он отшвырнул мешающую его замыслу солонку с середины каравая, обсыпав ее содержимым парчовую рубаху Онуфрия, и с силой вогнал глубоко в центр хлебного колеса золотой нагрудный крест Ингваря, который ему до того передал Данило Кобякович. — Вот это князю вашему передайте. На словах же скажите так: руда невинных вопиет об отмщении!— и процедил презрительно: — Ну а теперь прочь отсюда, падаль, — после чего, не обращая на них ни малейшего внимания, повернулся к безмолвно стоящему Хвощу: — А поведай-ка мне сначала, боярин, был ли ты или нет под Исадами в Перунов день, — и пояснил свою мысль: — Ежели был — одно дело, ежели нет — иной и разговор будет.

— Ты ж сам ведаешь, Ратьша, что я из бояр думающих, а в ратные походы с князем вот уж десятое лето не ходок, с тех пор как один молодец мне брюхо распорол, — спокойно отвечал Хвощ.

— Ведать-то я ведаю, — согласно кивнул сединами тысяцкий. — А там как знать. Безоружных в спину мечом разить и больное брюхо не помешает.

Хвощ, криво усмехнувшись, попытался перевести разговор на другую тему:

— Ты все день вчерашний вспоминаешь, а уже сегодняшний к концу идет. Так что скажи лучше, зачем пожаловал.

— Не за чем, а за кем, — поправил его Ратьша. — Вестимо, за князем своим, который у вас в стольном граде во светлых покоях с бережением великим гостить изволит. Пора ему и честь знать, до своего Ожска сбираться.

— Одного человека я только и видел в покоях светлых у князя Глеба, который из Ожска будет, — задумчиво произнес Хвощ прищурившись и поинтересовался: — Стало быть, вы за Святославом младым прибыли?

Ратьша побледнел. О том, что вся княжеская семья могла быть предусмотрительным Глебом вывезена в Рязань, он как-то и не подумал.

«Эх, Эйнара бы сюда, — подумал он с тоской. — Глядишь, вместе бы чего и удумали». Он с надеждой покосился на своих спутников. Вячеслав молчал, совершенно не представляя, как быть в такой ситуации, но выручил половец.

Хан ласково улыбнулся Хвощу и предложил:

— Однако негоже нам речи в чистом поле вести. Посол с дороги, устал, в покое нужду имеет. Мыслю я, что разговор удобнее продолжать в моем шатре. К тому же слуги, наверное, и угощение приготовили.

— И то дело, — поняв, что Данило Кобякович выгадывает время, согласился с ним Ратьша, первым поворачивая коня по направлению к уже установленному ханскому шатру. Хоть и смотрелся шатер богато, но рядом с убогими домиками посада, которые теснились чуть поодаль, в каких-то двухстах — трехстах метрах, что-то терял, напоминая Вячеславу шатры цыганского табора, который иногда стоял в его Ряжске в маленьком сквере близ железнодорожного вокзала.

Честно говоря, он вообще не понимал, зачем его взял с собой Ратьша. Вести переговоры никогда не было его стихией. Совсем другое дело — загнать очередную шайку бандитов в горы и, злорадно ухмыляясь, не докладывая ничего начальству, самостоятельно договорившись с командиром артдивизиона, накрыть гадов почти прямой наводкой, аккуратно сровнять их с землей и уже после этого, с сознанием честно выполненного долга, ставить в известность руководство об успешно проверенной операции. Вот там он был на своем месте, в своей тарелке, знал, что нужно делать, а главное — как делать. Начальство, как правило, долго ругало его по телефону за очередную партизанщину, еще дольше отчитывало при личной встрече, но дело уже сделано, поезд ушел, покойников не воскресить, а победителей, как известно, не судят.