Валерий Елманов - Крест и посох

Шутки да прибаутки густо смешивались с отчаянным надрывным спором из-за лишней куны или ногаты. Вели его наполовину на пальцах, наполовину на ломаном русском языке, который сознательно корежился трудовым ожским людом в серых посконных рубахах и таких же штанах, чтобы понятнее было плечистым воинам с мечами, пристегнутыми, в знак мирных намерений, за спиной. И били уже по рукам в знак того, что наконец-то договорились, сплетая воедино две корявые широкие пятерни с заскорузлыми сухими мозолями на ладонях, по расположению которых человек сведущий мог бы запросто определить профессию почти любого из мастеровых людей.

Константин, возвращавшийся в очередной раз из деревушки, где проживала Купава, истомленный донельзя жгучими поцелуями и бурными женскими ласками, слегка удивленный происходящим, мгновенно сбросил с себя полусонную истому и насторожился. Однако картина, открывшаяся его взору, была столь мирной, хотя и необычной, что опасения тут же схлынули с него, оставив лишь налет удивления — что это за купцы пришли и почему у них так много воинов.

Впрочем, на все вопросы дал ответы проворно подскочивший к князю огнищанин. На лице его маковым цветом распустилась довольная улыбка, а нос так заметно шевелился во все стороны, что со стороны казалось, будто он пританцовывает.

— Радость у нас, княже, — радостно выпалил он и тут же пояснил: — Вишь торжище какое. И я успел продать кое-что гостям заморским, да с немалой выгодой.

— Так уж и заморским? — переспросил Константин скептически.

— А как же! — возмутился такому недоверию Зворыка. — Они ведь через море студеное переплыли. В греки едут, на службу наниматься в Царьград. А туда, вестимо, одна дорожка — по Волге, да в Оку, а уж с Оки на Проню, после чрез Рясский волок, а там уже и Днепр-батюшка развиднеется. Старший-то у их ватаги по-нашему хорошо разумеет, с ним я и сговорился насчет припасов, которые ему в дорогу надобны.

— На службу, говоришь, — задумался Константин, и неожиданная мысль пришла ему в голову, когда он еще раз внимательно окинул взглядом ладьи неожиданных залетных гостей. — А когда ж они в путь наметили выдвигаться?

— Поутру. Им дотемна до волока добраться надо, — охотно поделился полученными сведениями Зворыка, и тут же улыбка его стала еще шире, хотя только что князю казалось, что это уже невозможно. — А вот и набольший их, Эйнаром его кличут.

Подошедший из толпы русобородый мужчина, на голову выше всех остальных, хотя тоже немаленьких, возвышался над огнищанином, стоящим рядом, как боярская хоромина над избушкой смерда. Причем не только рост у него был богатырский. Огромные руки, увитые буграми мускулов и сгустками мышц, обнаженные до плеч, явно намекали на то, что их владелец при желании в состоянии укротить крепкого бычка-трехлетку, а то и матерого пятигодовалого. Запястья стягивали широкие браслеты с рядом узоров и загадочных значков, глубоко врезавшихся в толстые серебряные обручи.

Слегка склонив голову — в самую меру, вежливо, но не подобострастно, — гигант и впрямь на правильном русском языке, хоть и с небольшим акцентом, учтиво испросил разрешения ему и его людям заночевать здесь, дабы поутру они могли двинуться далее.

— Стало быть, далее, — прищурил глаза Константин и, ответив, как подобает, на приветствие, пригласил Эйнара к себе в княжий терем на трапезу.

— Я не один, княже. Со мной люди. — И гигант вопросительно посмотрел на Константина.

— Всех не зову, хоромины мои малы для твоей дружины, однако с пяток захвати с собой. Есть о чем поговорить, помыслить. Ведь не только Царьград в службе ратной да в людях верных нуждается. И на Руси в них у князей потребность велика.

— Я понял, княже,— так же спокойно, с достоинством ответствовал Эйнар и твердо пообещал: — Людей размещу на покой и приду.

Как ни странно, но гигант почему-то уже в эти минуты почувствовал некую, еще до конца даже не осознанную симпатию к этому молодому князю. На пути через Гардарики [14]ему уже дважды доводилось беседовать с князьями, но с теми путного разговора так и не получилось.

Первый из них, надменный и гордый, был чересчур заносчив, смотрел на своего собеседника все время свысока. Во всем его поведении сквозило желание, чтобы Эйнар проникся, понял и до конца осознал, какую великую честь князь ему оказывает, общаясь почти на равных с нищим бродягой-чужеземцем. Эйнар понял его желание, был вежлив, учтив, но не захотел ни проникнуться, ни осознать.