Эдуард Лимонов - Золушка беременная

Город прибранный, противный,
Весь в асфальте, без травы,
Абсолютно негативный,
В нём таком живёте Вы.

Животастый, лысоватый
И коротконогий жлоб,
Мимо Вас бегут солдаты,
Чтоб стрелять друг другу в лоб.

Так, войны боясь гражданской,
Прячась от неё в подвал,
Рядом с площадью Таганской
Обыватель прозябал.

Всласть орудья грохотали,
Танки дёргались, паля,
Он сидел в своём подвале,
Волосами шевеля…

Пейзаж госпиталей и запах хирургий.
Святая тишина закрытых тюрем,
Подходит твой конец, давай себе не лги,
Ну, жизненный твой путь был, офицер, недурен…

Внутри госпиталей кровавые бинты
И капельниц скелеты, словно краны,
Хватает ли тебе, приятель, остроты?
Дошёл ли под ножом хирурга до нирваны?

Тяжёлая вчера погода налегла.
На окна, на твой лоб, на твёрдую подушку,
Ты умираешь, брат, плохи твои дела,
Ну, что ты там грызёшь надежду, словно сушку…

В тиши библиотек, о, сумасшедший дом,
Подростком ты провёл суровые два года…
Карболкой с этих пор твой пахнет каждый том,
И хлоркой, и тюрьмой, и запахом народа…

Когда же на войне ты оказался вдруг,
В суровую войну ты намертво влюбился,
Ты стал тогда её невенчанный супруг,
И мрачною женой ты вдоволь насладился…

Пейзаж госпиталей и запах хирургий,
И слабою рукой нам не поднять стакана,
Подходит твой конец, давай себе не лги:
Матросу утонуть в глубинах океана.

Можно было жить в Париже, как в яйце,
Штурмовать твердыню Академии.
И шмелём, по девочек пыльце
Педофилом ползать, ждущим премии…

Можно было садом Люксембург,
Расстегнувши плащ, кашне на шее,
Проходить, как будто Эренбург,
И как все они, Хемингуэи…

Но такой, из Харькова пацан…
Ну не мог он становиться фраером,
Франция осталась среди стран,
Наряду с Алтаем и Сараевом…

Франция. Баллоны с божоле,
Трусики, что письками закушены,
Золушки прекрасные в золе,
Фартучки крахмалом пересушены…

И ноябрь спускался, загремев,
С дымных крыш выстреливал каминами,
Всё же хороши хвосты у дев,
В сочетаньи с грудками утиными…

Человек, как поломанная игрушка,
Ноги срезанные висят,
Вот что делает даже не пушка,
А один минометный снаряд…

Человек, как упавшая с крыши кошка,
Череп треснул, кишки висят,
Вот что делает лишь немножко
Чуть задевший его «Град».

Человек, как раздавленная собака,
Тесто тонкое, как бельё,
Вот что делает танка трака,
Лишь одна, коль попал под неё.

Человеку с железом трудно,
Он — весь мягкий, оно — твердо
Вот и в госпитале многолюдно
Переломано от и до…

Святой Франциск поучает льва,
Лев слушает Слово божье,
Он пасть приоткрыл и ловит слова…
Скалистое бездорожье

На заднем плане, и бос святой,
И борода по пояс
Висит величаво, совсем седой.
Волнуясь и беспокоясь,

Лев лапу поднял, взволнован он,
Но стойкий святой аскетом
Читает животному божий закон
Средневековым летом.

Горячий над ними пылает диск,
Ущелье грозит тесниной,
Воняет потом Святой Франциск,
А лев его пахнет псиной…

Власть мощным сфинксом лапу подымает,
Грозит, оскалясь пастью, и рычит
Власть — львица, и хвостом нам львица не виляет,
Но сильным, как прутом, им по боку стучит…

Власть смертью отдаёт и кровью, грязным телом.
Бросается и, сбив, ломает кости нам,
С добычею своей, храпя остервенело,
Волочит храбреца к прибрежным валунам…

Там начинает жрать, живот и пах вначале,
Страдалец ещё жив, и в жёлтые зрачки
Он смотрит, онемев, в своём уме едва ли:
«Она меня жуёт!», и… ужаса куски…

Прибой смывает кровь, шипя над грудой мяса.
Из облака Господь взирает, выгнув бровь,
Ему не comme il faut, глаза прикрыл он рясой…
Такая вот она, державная любовь…

У львицы круп стальной, все лапы из металла,
В глазах её искрит вольфрамова дуга,
Привыкла отвечать на позывной «Валгалла»,
В комплект клыков–когтей добавлены рога…