Юрий Окунев - Навсегда [книга лирики]

Утверждаете вы, что легки и бесплотны
Мимолетное слово и взгляд мимолетный?
Слов всего-то четыре — кто думал об этом,
Что законченным смогут они стать портретом.
— На войне я пожил!.. — произнес он и сразу
Весь вместился в одну эту емкую фразу.
Ведь порою роман с послесловьем, с прологом
Так вполне завершенно не скажет о многом.

Я бы знал, что ответить, когда бы спросили,
Что для опыта жизни моей велико,
Если выстоять в чем-то большом я не в силе,
Я припомню… Кого? Лейтенанта Княжко!

Да, представьте, тот самый, двадцатилетний,
В ком ответственность — это призванье, талант,
Пусть другие величественней и заметней,
Мой же выбор единственный — ты, лейтенант!

Да, такой вот, как есть ты по духу, по стати,
Кто, зазря побрякушками слов не звеня,
Не позер, не оратор, не правдоискатель,
Холод истины и красноречье огня

Поверял только разумом цели и чести,
Наделенный чутьем на закон правоты.
На войне так и было: герой — он безвестен
До решающей, до переломной черты.

И не только спасти, а возвысить Россию —
Суждено было им — лейтенантам Княжко.
Нет, шинелей своих они не износили.
Но в обычное время их узнать нелегко.

Их искать до поры — в том не вижу резона,
Знак судьбы мне на лицах простых не прочесть.
Но сегодня везде в боевых гарнизонах
Они есть! Где-то в ротах, в полках они есть!

Потому-то и облик России прекрасен,
Потому-то ей смело смотреть, далеко,
Что всегда в ее неприкосновенном запасе
Ум и совесть победы — лейтенанты Княжко.

Горечи цвет, запахи пыли,
Но почему нас не давит печаль?
Вот и за Дон перешли, отступили.
Что впереди? Неизвестная даль?
Очень известная! Хоть отступают,
В зрительном зале бывалый солдат
Смотрит из нашего времени, знает,
Что приближается он — Сталинград!
Эта дорога в мареве пыльном,
Хоть и тяжка, но уже не страшна…
Самый трагический миг в этом фильме —
Тот, что за кадром: смерть Шукшина…

Рядовой Сталинградского фронта Василий Шукшин…
Он держал оборону на подступах к Сталинграду…
Слышу голос:
— Товарищ поэт, подожди, не спеши,
Тут не надо выдумывать,
лишних эмоций не надо.
Не Шукшин, а Лопахин.
Условность искусства. Кино.
И погиб не от пули.
С каждым может такое случиться.
Ах, любители точностей,
вам ничего не дано,
Кроме факта.
Поэзия правды для вас небылица.
А она-то реальностей ваших сильней и точней,
Рядом с ней доказательства ваши —
вранье, буквоедство.
Вот в чем высшая точность:
вся тяжесть далеких тех дней
Навалилась махиной на честное русское сердце.
И последние кадры: Шукшин.
Он в шеренге бойцов.
Этот миг фронтовою, единственной меркою мерьте:
Пропыленный насквозь,
с изможденным и грустным лицом.
Ну какая тут съемка,
когда нет и часа до смерти!
Вот тебе и кино!
Орудийный чуть слышится гром.
Он лежит на траве.
И никто уже слезы не прячет.
И сомнения нет: это именно в сорок втором
Пал в сраженье солдат.
Только так.
Только так. Не иначе.
Это так для меня. Не могло по-иному случиться.
И мне видится вот что: во времени несокрушим,
На Мамаевом
рядом с Михаилом Кульчицким
Сибиряк, но теперь сталинградец:
Василий Шукшин.

Нас в мирные годы покинул
Войну переживший солдат.
И стал вдруг возможным отныне
Единственный адресат.

К нам воин Луконин взывает,
Зовет и зовет нас туда,
Где почта его полевая,
Как дальняя манит звезда.

Луконин, ведь мы понимаем,
Что наше письмо не прочесть.
Но всюду тебя поминаем,
А значит, мы шлем тебе весть.

Наш милый товарищ, нам светит —
Он с нами — Высокий твой свет.
Не думай, что времени ветер
Все в памяти сводит на нет.

И разве такое я ведал,
Что буду спустя тридцать пять,
Уже без тебя — в день Победы
Письмо тебе это писать.

К ночному заветному бденью,
Уйдя от дневной суеты,
Глядим и глядим с упоеньем
В родные для сердца черты.

Забыть про других я не склонен,
Но в дружбе ты незаменим.
Я полон тобою, Луконин,
Ты слышишь?
Тобою одним!