Наталия Крандиевская-Толстая - Дорога

Наперекор событиям — живу
И радуюсь апрельской непогоде.
Гляжу с моста на бурную Неву —
Свистит и суетится пароходик,

И манит к странствиям весенняя вода,
И дует ветер корабельный.
А плыть куда? В какие города?
Когда доплыть нельзя нам и до Стрельны.

Блокада! Вот оно, проклятое кольцо,
Невы свободной тяжкое удушье,
И запах гари с берега, в лицо,
И облаков весенних равнодушье.

Нет! Мимо, мимо пролетай, апрель!
Еще ты мне не сверстник, не попутчик.
Закалена и выстрадана цель,
Мне от нее не отвлекаться лучше!

В три дня с ледоходом управиться
Успела Нева-красавица,
И я видеть с моста могла,
Как по самой по серединке,
На последней, на ладожской льдинке
Немецкая каска плыла.

А над каскою чайка кружила,
Словно вражий трофей сторожила,
Покуда не скрылся из глаз.
Был закат цвета крови и меди,
И о новой, о крымской победе
Извещали по радио нас.

Блокады прорвав удушье,
В город ветер ворвался с кочевья.
Неужели весна? Черной тушью
Нарисованы в небе деревья.

А мосты над Невой — как радуги.
Под мостами — крикливые стайки:
Подгоняют льдину из Ладоги,
Суетятся балтийские чайки.

Про победы летит с берегов реки
Громкий радиоразговор.
И, почуяв тепло, дистрофики
Выползают из зимних нор.

Неужели весна? Все та же,
Что сводила когда-то с ума?
Что без зова приходит на стражу
И без спроса уходит сама?

День странно тихий. Он такой,
Каким давным-давно уж не был.
И мы, как воду, пьем покой
Непотревоженного неба.

Нам тишина — почти обновка,
Почти что — возвращенный рай,
Уже на прежних остановках
Спокойно люди ждут трамвай.

И гусеница ребятишек
По солнцу в ближний сквер ползет.
Теперь ничто их не спугнет, —
Капель одна с весенней крыши
На них, быть может, упадет.

О город мой! Дышать мне вольно,
В лицо мне веет ветер твой, —
Что ж мне не весело, а больно
Глядеть в просторы за Невой?

И думать пристально, бесцельно
О тех, кого я не верну,
Кто пал за Пулково, за Стрельну,
За нас, за эту тишину…

Сердце трудное не радо,
Чем его ни ублажай,
Даже солнцем Ленинграда,
Даже тем, что снова май.

Память зреет, память мучит,
И не мил мне белый свет.
И не праздновать бы лучше
Мне на празднике побед!

По пятам за мною следом —
Тени, тени… Сколько их!
Салютуя всем победам
Всех соратников живых,

Подымают к небу чашу,
Молят, чашею грозя:
Причаститесь кровью нашей,
Ею брезговать нельзя!

Майский жук прямо в книгу с разлета упал,
На страницу раскрытую — «Домби и сын».
Пожужжал и по-мертвому лапки поджал.
О каком одиночестве Диккенс писал?
Человек никогда не бывает один.

Если птица залетит в окно,
Это к смерти, — люди говорят.
Не пугай приметой. Все равно
Раньше птиц к нам пули залетят.

Но сегодня, — солнце ли, весна ль, —
Прямо с неба в комнату нырнул
Красногрудый, стукнулся в рояль,
Заметался и на шкаф порхнул.

Снегирек, наверно, молодой!
Еле жив от страха сам, небось.
Ты ко мне со смертью иль с бедой
Залетел, непрошеный мой гость?

За диван забился в уголок.
Все равно! — к добру ли, не к добру,
Трепетанья птичьего комок,
Жизни дрожь в ладони я беру,

Подношу к раскрытому окну,
Разжимаю руки. Не летишь?
Все еще не веришь в глубину?
Вот она! Лети, лети, глупыш,

Смерти вестник, мой недолгий гость!
Ты нисколько не похож на ту,
Что влетает в комнаты, как злость,
Со змеиным свистом на лету.

1943

Лето ленинградское в неволе.
Все брожу по новым пустырям,
И сухой репейник на подоле
Приношу я в сумерках к дверям.

Белой ночью все зудит комарик,
На обиды жалуется мне.
За окном шаги на тротуаре —
Кто-то возвращается к жене…