Борис Пастернак - Во всем мне хочется дойти до самой сути…

За головами этих групп.

Был день для них благоприятен,

И снег кругом горел и мерз

Артериями сонных пятен

И солнечным сплетеньем верст.

Когда же тронулись с заставы,

Достигши тысяч десяти,

Скрещенья улиц, как суставы,

Зашевелились по пути.

Их пенье оставляло пену

В ложбине каждого двора,

Сдвигало вывески и стены,

Перемещало номера.

И гимн гремел всего хвалебней,

И пели даже старики,

Когда передовому гребню

Открылась ширь другой реки.

Когда: «Да что там?» – рявкнул голос,

И что-то отрубил другой,

И звук упал в пустую полость,

И выси выгнулись дугой.

Когда в тиши речной таможни,

В морозной тишине земли —

Сухой, опешившей, порожней —

Лишь слышалось, как сзади шли.

Ро-та! – взвилось мечом Дамокла,

И стекла уши обрели:

Рвануло, отдало и смолкло,

И миг спустя упало: пли!

И вновь на набережной стекла,

Глотая воздух, напряглись,

Рвануло, отдало и смолкло,

И вновь насторожилась близь.

Толпу порол ружейный ужас,

Как свежевыбеленный холст.

И выводок кровавых лужиц

У ног, не обнаружась, полз.

Рвало и множилось и молкло,

И камни – их и впрямь рвало

Горячими комками свеклы —

Хлестали холодом стекло.

И в третий раз притихли выси,

И в этот раз над спячкой барж

Взвилось мечом Дамокла: рысью!

И лишь спустя мгновенье: марш!

1925

Я. И. Бухарину

Здесь будет все: пережито́е

И то, чем я еще живу,

Мои стремленья и устои,

И виденное наяву.

Передо мною волны моря.

Их много. Им немыслим счет.

Их тьма. Они шумят в миноре.

Прибой, как вафли, их печет.

Весь берег, как скотом, исшмыган.

Их тьма, их выгнал небосвод.

Он их гуртом пустил на выгон

И лег за горкой на живот.

Гуртом, сворачиваясь в трубки,

Во весь разгон моей тоски

Ко мне бегут мои поступки,

Испытанного гребешки.

Их тьма, им нет числа и сметы,

Их смысл досель еще не полн,

Но все их сменою одето,

Как пенье моря пеной волн.

Здесь будет спор живых достоинств,

И их борьба, и их закат,

И то, чем дарит жаркий пояс

И чем умеренный богат.

И в тяжбе борющихся качеств

Займет по первенству куплет

За сверхъестественную зрячесть

Огромный берег Кобулет.

Обнявшись, как поэт в работе,

Что в жизни порознь видно двум, —

Одним концом – ночное Поти,

Другим – светающий Батум.

Умеющий, – так он всевидящ, —

Унять, как временную блажь,

Любое, с чем к нему ни выйдешь:

Огромный восьмиверстный пляж.

Огромный пляж из голых галек —

На все глядящий без пелен —

И зоркий, как глазной хрусталик,

Незастекленный небосклон.

Мне хочется домой, в огромность

Квартиры, наводящей грусть.

Войду, сниму пальто, опомнюсь,

Огнями улиц озарюсь.

Перегородок тонкоребрость

Пройду насквозь, пройду, как свет.

Пройду, как образ входит в образ

И как предмет сечет предмет.

Пускай пожизненность задачи,

Врастающей в заветы дней,

Зовется жизнию сидячей, —

И по такой, грущу по ней.

Опять знакомостью напева

Пахну́т деревья и дома.

Опять направо и налево

Пойдет хозяйничать зима.

Опять к обеду на прогулке

Наступит темень, просто страсть.

Опять научит переулки

Охулки на руки не класть.

Опять повалят с неба взятки,

Опять укроет к утру вихрь

Осин подследственных десятки

Сукном сугробов снеговых.

Опять опавшей сердца мышцей

Услышу и вложу в слова,

Как ты ползешь и как дымишься,

Встаешь и строишься, Москва.

И я приму тебя, как упряжь,

Тех ради будущих безумств,

Что ты, как стих, меня зазубришь,

Как быль, запомнишь наизусть.

Здесь будет облик гор в покое.

Обман безмолвья, гул во рву;

Их тишь; стесненное, крутое

Волненье первых рандеву.

Светало. За Владикавказом

Чернело что-то. Тяжело

Шли тучи. Рассвело не разом.

Светало, но не рассвело.

Верст на́ шесть чувствовалась тяжесть

Обвившей выси темноты,

Хоть некоторые, куражась,

Старались скинуть хомуты.

Каким-то сном несло оттуда.

Как в печку вмазанный казан,

Горшком отравленного блюда

Внутри дымился Дагестан.

Он к нам катил свои вершины

И, – черный сверху до подошв,

Так и рвался принять машину

Не в лязг кинжалов, так под дождь.

В горах заваривалась каша.

За исполином исполин,