Борис Пастернак - Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Что сонному гражданскому стиху

Вы первый настежь в город дверь открыли?

Что ветер смел с гражданства шелуху

И мы на перья разодрали крылья?

Что вы дисциплинировали взмах

Взбешенных рифм, тянувшихся за глиной,

И были домовым у нас в домах

И дьяволом недетской дисциплины?

Что я затем, быть может, не умру,

Что, до́ смерти теперь устав от гили,

Вы сами, было время, поутру

Линейкой нас не умирать учили?

Ломиться в двери пошлых аксиом,

Где лгут слова и красноречье храмлет?..

О! весь Шекспир, быть может, только в том,

Что запросто болтает с тенью Гамлет.

Так запросто же! Дни рожденья есть.

Скажи мне, тень, что ты к нему желала б?

Так легче жить. А то почти не снесть

Пережитого слышащихся жалоб.

1923

Лариса, вот когда посожалею,

Что я не смерть и ноль в сравненьи с ней.

Я б разузнал, чем держится без клею

Живая повесть на обрывках дней.

Как я присматривался к матерьялам!

Валились зимы кучей, шли дожди,

Запахивались вьюги одеялом

С грудными городами на груди.

Мелькали пешеходы в непогоду,

Ползли возы за первый поворот,

Года по горло погружались в воду,

Потоки новых запружали брод.

А в перегонном кубе всё упрямей

Варилась жизнь, и шла постройка гнезд.

Работы оцепляли фонарями

При свете слова, разума и звезд.

Осмотришься, какой из нас не свалян

Из хлопьев и из недомолвок мглы?

Нас воспитала красота развалин,

Лишь ты превыше всякой похвалы.

Лишь ты, на славу сбитая боями,

Вся сжатым залпом прелести рвалась.

Не ведай жизнь, что значит обаянье,

Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз.

Ты точно бурей грации дымилась.

Чуть побывав в ее живом огне,

Посредственность впадала вмиг в немилость,

Несовершенство навлекало гнев.

Бреди же в глубь преданья, героиня.

Нет, этот путь не утомит ступни.

Ширяй, как высь, над мыслями моими:

Им хорошо в твоей большой тени.

1926

Я. З. Черняку

Ты близко. Ты идешь пешком

Из города, и тем же шагом

Займешь обрыв, взмахнешь мешком

И гром прокатишь по оврагам.

Как допетровское ядро,

Он лугом пустится вприпрыжку

И раскидает груду дров

Слетевшей на сторону крышкой.

Тогда тоска, как оккупант,

Оцепит даль. Пахнёт окопом.

Закаплет. Ласточки вскипят.

Всей купой в сумрак вступит тополь.

Слух пронесется по верхам,

Что, сколько помнят, ты – до шведа,

И холод въедет в арьергард,

Скача с передовых разведок.

Как вдруг, очистивши обрыв,

Ты с поля повернешь, раздумав,

И сгинешь, так и не открыв

Разгадки шлемов и костюмов.

А завтра я, нырнув в росу,

Ногой наткнусь на шар гранаты

И повесть в комнату внесу,

Как в оружейную палату.

1927

Первоначальный вариант

Какая дальность расстоянья!

В одной из городских квартир

В столовой – речь о Ляояне,

А в детской – тушь и транспортир.

Январь, и это год Цусимы,

И, верно, я латынь зубрю,

И время в хлопьях мчится мимо

По старому календарю.

Густеют хлопья, тают слухи,

Густеют слухи, тает снег.

Выходят книжки в новом духе,

А в старом возбуждают смех.

И вот, уроков не доделав,

Я сплю, и где-то в тот же час

Толпой стоят в дверях отделов,

И время старит, мимо мчась.

И так велик наплыв рабочих,

Что в зал впускают в два ряда.

Их предостерегают с бочек. —

Нет, им не причинят вреда.

Толпящиеся ждут Гапона.

Весь день он нынче сам не свой:

Их челобитная законна, —

Он им клянется головой.

Неужто ж он их тащит в омут?

В ту ночь, как голос их забот,

Он слышен из соседних комнат

До отдаленнейших слобод.

Крепчает ветер, крепнет стужа,

Пар так и валит изо рта.

Дух вырывается наружу

В столетье, в ночь, за ворота.

Когда рассвет столичный хаос

Окинул взглядом торжества,

Уже, мотая что-то на́ ус,

Похаживали пристава.

Невыспавшееся событье,

Как провод, в воздухе вися,

Обледенелой красной нитью

Опутывало всех и вся.

Оно рвалось от ружей в козлах,

От войск и воинских затей

В объятья любящих и взрослых

И пестовало их детей.

Еще пороли дичь проспекты,

И только-только рассвело,

Как уж оно в живую секту

Толпу с окраиной слило.

Еще голов не обнажили,

Когда предместье лесом труб

Сошлось, звеня, как сухожилье,