Array Антология - Поэзия Каталонии

Ни слух усладить,
ни речь возгласить —
нет, Кабра, плохой из тебя Цицерон;
ступай-ка, глупец,
в загон для овец —
там, Кабра, и кнут для тебя припасён.

В неразумии своем
я страдаю, как в бреду.
Кто я? Где? Куда бреду?
Ночью мучаюсь и днем.
То надежда, то тревога,
то мне зябко, то тепло,
жизнь и смерть, добро и зло —
мало мне всего и много.

Я в отчаяньи таком,
что с собою не в ладу;
я к отшельникам уйду,
я покину отчий дом.
Прогнала меня с порога
та, к которой так влекло, —
но, предательствам назло,
только к ней ведет дорога.

Счастье быть всегда вдвоем
я с любимой не найду:
рядом с ней терплю беду,
рядом с ней горю огнем!
В чем лекарство? Где подмога?
Как на сердце тяжело!
Все темней ее чело,
не найти любви предлога.

Столько боли – но при том
да сгорю я, как в аду,
да в нужду навек впаду,
если с кем сойдусь тайком.
Я не вынесу подлога,
только с нею мне светло —
только ей мое тепло,
красота и сила слога!

Я мечтаю об одном:
жить с любезной, как в меду, —
так в блаженстве проведу
жизнь, к которой я влеком.
О, покайся, недотрога,
чтоб от сердца отлегло,
чтобы счастье нас вело
до последнего итога!

В веселые былые времена,
когда любовь, правдива и верна,
и вежество цвели, не то, что ныне,
в Эскойле, в достославном Лимузине
жил рыцарь смелый и собой приятный,
чистосердечный и к тому же знатный;
во всех делах ждала его удача —
но имени вам не скажу; тем паче,
что сам его не знаю, ей-же-ей,
поскольку он на родине своей
ни титула не приобрел, ни званья,
вполне простительно мое незнанье.
Ни графом не был он, ни королем,
о коих слух разносится кругом.
Был замок у него, земли кусок —
но, сердцем благороден и высок,
стремился он исправить положенье,
и было во все дни ему везенье,
что б он ни делал, как я погляжу:
везде – удача. Что еще скажу?
Да, так возвысился тот рыцарь смелый
и в ратном деле донельзя умелый,
служивший честно, преданно и верно,
что в тыщу раз и более, наверно,
его ценили, чем иных графьев;
а он же, во главе своих полков,
охотно шел в кровавое сраженье,
чтоб с честью выполнить свое служенье.
Тот добрый рыцарь так известен стал,
что всяк его любил и привечал,
барон ли, граф, иль пэр любого званья —
всяк звал его на пир и на ристанье,
себе повсюду ровней почитая.
И вот, в те времена, припоминаю,
когда наш рыцарь начал путь к вершине,
жила одна сеньора в Лимузине,
была и благородной, и пригожей,
и замужем за тамошним вельможей,
который в оба за женой глядел.
И все-таки наш рыцарь осмелел
и полюбил ее любовью знатной.
а даме это было так приятно,
такую пылкость в нем она нашла,
что родовитостью пренебрегла
и не сочла любовь сию позорной.
Как говорил Бернарт из Вентадорна:
«В любви блага земные не подмога».
Так, что когда наш рыцарь понемногу
уверился в сей склонности сердечной,
уже не вел себя, как встарь, беспечно,
зато заметно он повеселел,
вознесся духом, ликом посветлел,
себя на дерзкие свершенья подвигая:
чураясь подлых дел, любовь благая
за подвиги дается и служенье.
И дама, если есть в ней разуменье,
и опыт жизненный, и ухищренье,
могла бы впасть в такое заблужденье,
быть столь упрямой, чтобы заиметь
такого рыцаря, чтоб он не мог посметь
являться ко дворам высоким самым?
Вам ведомо ль, как рыцарь ради дамы
хранит пыл юности до седины?
Когда его достоинства видны,
когда он сердцем чист, и мудр, и прям.
Да, то – урок для благородных дам:
когда приметны смелость, ум и стать,
любовь благая будет прирастать.
Отважный рыцарь свой возвысит род,
а подлый трус – совсем наоборот:
ведь низости с отвагой не ужиться,
удача же к отважному стремится,
к тем, кто великодушен и не глуп,
и избегает тех, кто сердцем скуп,
чему примером не один барон.
Вот потому и молвил Пердигон:
«О благородстве знаю лишь одно:
кто чтит его, тому оно дано».
Вот вам наиправдивейший пример.
Поэтому достойный кавалер,
начавши куртуазное служенье,
когда у дамы выше положенье,
когда она богаче и знатней,
во всем старается сравняться с ней.
Чтоб был не только зван, но и избран,
он не стоит пред ней, как истукан,
безмолвный, разодетый в пух и прах,
но в бой идет, врагам внушая страх,
отважно бьется, не жалея сил, —
как некогда Рамбаут говорил —
послушайте, вам то прибавит знанья:
«Для госпожи готов я на дерзанье,
и на смиренье, и на упованье,
но если б не любовное призванье,
я бы навек застыл, как изваянье,
и ни к чему б не прилагал старанье —
лишь ел, и пил, и избегал страданья,
всегда храня Рамбаута прозванье».
Наш рыцарь, не стремясь иметь прозванье
Рамбаута, взял имя Добромил;
а госпожа, чтобы умерить пыл
тех, кто готов судить, рядить, гадать,
сочла за благо рыцаря призвать,
чтоб низких чувств не заподозрил свет —
беда, коли у знатной дамы нет
молвою признанного кавалера.
Когда к моим словам у вас нет веры,
послушайте, что Мираваль сказал,
который более Париса знал
в любови толк и разрешал все споры:
«Зачем, скажите, выберет сеньора
того, кто верный, честный, не спесивый?
Из страха пред молвою злоречивой,
стремясь всецело избежать позора
и честь свою вовек не потерять,
любовь благую дама предпочтет,
а в ней никто такого не найдет,
на что бы можно было попенять».
Вот так, я мыслю, можно избежать
наветов, сплетен и поносных слов.
Прошло уж более семи годов
с тех пор, как дама рыцаря призвала
и всюду благосклонно принимала.
Наш рыцарь это истинно ценил
и в знак служения всегда носил
рукав, колечко, разные даренья.
Однажды в день Святого Воскресенья
отправился тот рыцарь, как обычно,
сеньоре нанести визит привычный,
и к ней домой, как следует, пришел.
Вы полагаете, что там нашел
он ласку, и улыбку, и привет?
Так вот: вы правы, и ошибки нет:
никто с сеньорой в этом не сравнился.
А рыцарь наш, как только объявился,
уселся тотчас с госпожою рядом,
и было видеть их – отрада взглядам,
и душам праведным – отдохновенье.
Но рыцарь, вовсе потеряв терпенье,
задумался, без меры исступленный,
и речью куртуазной и ученой
поведал, сколь неистов страсти пыл,
сколь долго верность даме он хранил,
сколь долго ей служил, и пусть она
теперь ему за все воздаст сполна:
ведь нынче у него не только честь,
но и имение, и знатность есть;
он, к ней стремясь, возвысился на диво —
так вот, не будет разве справедливо
унять его любовное томленье:
он в этом не находит прегрешенья;
не похоть тут, но верная любовь,
и ей ты, госпожа, не прекословь:
в высокой страсти не бывает зла,
куда бы нас она ни завела;
ведь говорят старинные преданья,
что нет на свете большего страданья,
чем ждать и ждать, надежду потеряв.
Тут дама обнаружила свой нрав,
промолвив горделиво и сурово:
«О Боже мой, я пожалеть готова,
что некогда к тому склонила взор,
кто нынче стыд сулит мне и позор!
Какое горе вы мне причинили!
Вам мало, что друг друга мы любили
и преданно, и нежно, и светло?
Сама себе я причинила зло,
оставив ради вас избранных круг —
так и Бернарт промолвил, верный друг:
«Кто я таков, не знаю; в этом – благо»;
любовь и честь дает нам, и отвагу».