Ояр Вациетис - Экслибрис

К чему бы я ни шел,
я иду пешком.

Я ведь хочу прийти,
вовсе не –
появиться.

Вне верст усталых.
Вне снов одиноких.
Вне встреч с собой.
Вне тоски
по тебе.

Я ведь хочу зайти,
вовсе не –
заявиться.

Вне расстояний.
Вне обочин.
Вне звука шагов,
твердящих
непроизносимое.

Да, я стоптал немало
подметок,
но не затоптал ни одного
человека.

Проехала машина
с каким-то там углем…

Я всю жизнь нет-нет
да и вспомню
ту машину с каким-то там углем.

Я изжаждался по одиночеству,
и я встретил
одиночество ночи в черной накидке.

Одиночество порою необходимо,
но я захлебнулся им
и начал тонуть.

По одиночеству
может идти лишь умеющий плавать.
Мне было позволено
лишь пригубить…

Но тут прошла
машина с каким-то там углем.

Нет, не пройти мимо
// того антрацита.

Не я эту
кучу вырыл,
та куча не станет мой дом
согревать.

Зато антрацит добыт
в точно таких же шахтах,
какие сам прорубал.

По точно такому же аду,
черному,
с блуждающими огнями,
за словом идут,
за поэзией
и за любовью.

И часто в местах добычи
на поверхность земли
выходит только глухой раскат.

Из черного колодца счастья
выносят самих углекопов,
и неподобающе черными,
с неподобающе светлыми глазами,
они выглядят
в полуденном солнечном блеске…

Вовсе я не из тех,
кто мог бы сидеть здесь с лупой,
однако сижу.
А у меня ведь еще инструмент есть –
// только спрятан внутри.

Так долго я здесь сижу,
что кусок антрацита
уже перерос Гайзинькалнс,
потом Эльбрус
и теперь, противно
поблескивая, как автоген,
высится
над Гималаями.

Больше не сыщешь сходства
со стеклянной горой,
где конь золотой годится.

Ни с чем больше нету сходства –
того, что я ощущаю,
тоже не объяснишь.

Нет,
пока я не подобрался
к бесконечному,
но определенно ползу вперед.

Не то, чтобы я понимал
бесконечность,
однако вижу,
откуда растет антрацит,
и чувствую то, что положено,
глядя на звездные пляски…

Что-то в них от меня самого,
так же, как в черном
искрящемся антраците
или Млечном пути,
научиться ходить
по которому пока невозможно.

Я превратился
в одно-единственное серое око:
из серых луж
пьют серые голуби;
серый дождик
серые лужи
вгоняет в серую дрожь;

на горизонте
из серых башен
серая клякса…

Серый туман,
клубясь, наползает,
как пепел пожарища…

Я превратился
в одну-единственную серую ноздрю:
ворсинки шарфа
меня щекочут –
как в двигателях сожженный бензин;
серые пятна
на досках лесов –
как будто плотник прошелся;
запах гари –
вчера в этом городе
день загорелся, скроенный наспех,
и я в это
серое утро
// вчерашний угар вдыхаю.

Он – старый солдат,
проснувшийся от всего только лишь
боли в костях,
ноющих к перемене погоды
в местах ранений,
которые многих на той войне выжгли
дотла, –
он тоже чует запах горелого.

Он – мчась по ступенькам –
еще выстраивает те формулы,
что заставят шататься фундамент физики,
скрепляя который,
сгорели многие, –
и снова воняет гарью.